Иерусалимский журнал выпустил номер, посвященный Борису Слуцкому. Главное в номере — это никогда прежде не издававшиеся стихи поэта. Около двухсот стихотворений.

Если бы главный редактор Игорь Бяльский больше вообще ничего путного в этом журнале никогда бы не опубликовал, то только этим он бы оправдал существование этого уникального издания русскоязычных израильтян.

Для меня Борис Слуцкий — это:

1) главный поэт величайшей войны в мировой истории;

2) главный поэт русскоязычного еврейства, бывший подлинным голосом еврейской советской интеллигенции;

3) главный реформатор русского стиха во второй половине ХХ века.

Я понимаю, что данные характеристики Слуцкого — не единственно возможные. Место поэта в истории и культуре этим не ограничивается. Борис Слуцкий — это гораздо больше. Можно добавить:

4) один из главных поэтов советской интеллигенции;

5) великий харьковский поэт;

6) преемник Маяковского;

7) учитель Бродского (Иосиф Бродский говорил, что «Памятник» Слуцкого толкнул его к стихописанию).

Можно набросать еще с десяток пунктов: от авторства эпической хрестоматии по русской истории, которая осмыслена в его стихах, до влияния на бардовскую песню. От лаконично сформулировавшего проблему противостояния «физиков и лириков» в стихотворении, которое определило многие последующие споры, до создателя этического кодекса поведения «в тупике», который актуален и сегодня. Можно представить себе серьезные академические работы (и даже монографии) по темам: Слуцкий и Польша, Слуцкий и Украина, Слуцкий и религия…

Поэтому и подчеркиваю: «для меня».

Поэт войны

Слуцкий — не единственный поэт, писавший о Второй мировой. Но подлинное осмысление того, что произошло с народом, великой и трагедии, более всего явлено в его стихах.

Это рефлексия войны — подвига и трагедии. Войны, которая была увидена представителем великого поколения ифлийцев. Поколения, которое к этой великой схватке готовилось. Поколения — большинство поэтов которого с войны не вернулось.

И это была поэзия тех, кто, вернувшись с войны, ощутили себя ненужными: «Когда мы вернулись с войны, я понял, что мы не нужны».

Лучшим стихотворением о войне я считаю его «Кельнскую яму».

Еврейский поэт

Слуцкий — не единственный большой поэт-еврей, писавший на русском языке. Но у Пастернака или Давида Самойлова еврейской темы в поэзии нет. Или почти нет.

У Мандельштама или Светлова — этого очень мало.

Большинство больших поэтов еврейского происхождения, придя в русскую литературу, старались избавиться не только от картавого акцента, но и перенять русский взгляд на мир, русский голос и слог в его описании.
А Слуцкий видел мир и еврейскими глазами. Говорил не только «от имени России», но и от имени русскоязычного еврейства. Обладал особым — бинокулярным — русско-еврейским видением мира.

Точка опоры

А нам, евреям, повезло.
Не прячась под фальшивым флагом,
На нас без маски лезло зло.
Оно не прикрывалось благом.

Еще не начинались споры
В торжественно-глухой стране.
А мы — припертые к стене —
В ней точку обрели опоры.

Еврейство для этого поэта — это и вынужденная позиция, которую навязывает откровенное зло антисемитизма, и точка опоры, которую обретает прижатый, даже не по своей воле, к стене. Обретает вместе с четкими критериями распознавания добра и зла. Эти критерии в просторечии называются совестью.

Интерпретируя эти строки в «Иерусалимском журнале», Ефим Бершин дает собственное прочтение: «Повезло?

В чем повезло? В том, что «без маски лезло зло»? Нет.

В том, что «точку обрели опоры». Многие фронтовики признавались, что годы войны после страшных репрессий тридцатых годов стали для них временем относительной свободы. А молодые евреи отыскали в стране того времени «точку опоры». Потому что вместе со всеми, наконец, как равные среди равных, пошли на бой с «фараоном» XX века.Вместе. Со всеми. В тот момент им казалось, что поиск единства со страной проживания, землей проживания увенчался успехом. Можно было наравне со всеми воевать и умирать…».

Слуцкий и Израиль

Многие деятели культуры СССР, угождая начальству или под давлением, приняли участие в «антисионистской пропаганде», которая сильно отдавала антисемитизмом.

Семен Липкин вспоминает, что готовилась телепередача против Государства Израиль, «которым управляют фашисты с голубой звездой». В передаче должны были участвовать известные деятели искусства и литературы еврейского происхождения. Липкин уклонился от участия, немедленно вылетел в Душанбе для переводческой работы. Вызвали и Слуцкого. Слуцкий вынужден был сказать, чтобы от него отстали: «Меня интересуют заботы русского мужика, заботы израильского мужика оставляют меня равнодушным». К Слуцкому больше не приставали.

А в это время в Израиле двоюродный брат Бориса Абрамовича Меир Амит (урожденный Слуцкий) руководил военной разведкой АМАН и Мосадом.

Реформатор стиха

Слуцкий максимально увеличил описательные и осмыслительные возможности русской поэзии, продвинув реформу, которая была начата футуристами, а до них Некрасовым.

Поэзию Бориса Слуцкого, как известно, открыл широким читательским кругам Илья Эренбург, опубликовав 28 июня 1956 года статью «О стихах Бориса Слуцкого» в «Литературной газете». Он указал на масштаб автора, ещё до того как была опубликована первая книжка Слуцкого.

«Если бы меня спросили, чью музу вспоминаешь, читая стихи Слуцкого, я бы, не колеблясь, ответил — музу Некрасова» — говорится в статье Эренбурга.

Слуцкий — действительно наследует гражданской линии русской поэзии, которая идет от Некрасова, через Маяковского.

Но наследует Слуцкий не только теме. В том же номере «Иерусалимского журнала» заметка Алексея Алехина: «Для поэзии второй половины ХХ века Борис Слуцкий сделал примерно то же, что Некрасов веком раньше. Я имею в виду не тему, разумеется (у меня есть некоторый скепсис в отношении педалированного народолюбия классика), а поэтику. В сироп эпигонской «гармонической точности» тот впустил прозы, за которой шевелилась жизнь. Стихи Слуцкого и вовсе балансируют на грани неуклюжей прозы. И от них разит жизнью, которую он за волосы втащил в поэзию. Не столь знаменитый, как предшественник, Слуцкий, я думаю, на многих повлиял. И продолжает влиять. Служит некой точкой опоры».

Он максимально усилил языковые возможности русского стиха. Дмитрий Сухарев говорил: «Слуцкий – самый крупный русский поэт XX века. Не только по объему сделанного, но и потому, что именно он довел до ума гигантскую реформу, которую начал Хлебников».

Ещё один автор статьи в «Иерусалимском журнале» замечательный поэт и выдающийся исследователь литературы Игорь Волгин пишет: «Борис Слуцкий поразил наше поколение (да, наверное, и всех слышащих поэзию) прежде всего з в у к о м. Звук этот был предельно скуп в своём фонетическом объёме и одновременно бесконечно богат в объёме смысловом. Он тайно совпадал с акустикой века – не той, официально признанной, но – сокровенной, присутствовавшей в глубинах существования, в каждодневной жизни, однако пока ещё не воплощённой искусством. Даже когда речь у Слуцкого заходила о материях высоких, звук отнюдь не обретал пафосные обертона, а напротив, оставался в пределах обыденной, но преображённой поэтически речи. Самые трагические эпизоды, самые беспощадные коллизии великой войны, запечатлённые «непоэтическим», даже несколько стускленным языком, вдруг вызывали к жизни совершенно необычную эстетическую реальность…»

Гениальный графоман?

«Смесь великого поэта и неутомимого графомана» — сказал мне о подборке Игорь Бяльский (цитировал Олега Чухонцева). Графомана — в хорошем смысле слова — человека, который желает писать, которого влечет письменно фиксировать наблюдения, создавать образы, манит записывать мысли.

У Слуцкого более чем у кого либо другого из русских поэтов, писание стихов связано с рефлексией, наблюдением и осмыслением. И когда он писал, то писал много. Как неутомимый блогер или очень активный пользователь социальной сети. Но в отличие от них, живший в доинтернетную и подцензурную эпоху, Слуцкий в основном писал в стол.

Сколько всего он написал?

Для большинства поклонников творчества Слуцкого неожиданностью стало… что столько всего из его наследия ещё не напечатано.

Дмитрий Сухарев на страницах Иерусалимского журнала дает краткую историю вопроса: «В последние девять лет жизни, когда Слуцкий был тяжело болен и уже ничего не писал, его новые стихи регулярно появлялись в печати. Публикацию накопившихся рукописей поэт доверил тогда своему преданному поклоннику Юрию Леонардовичу Болдыреву (1934–1993). Саратовский книгочей и самиздатчик Болдырев ни в коем разе не мог считаться близким человеком, но выбора у Слуцкого не было, другого душеприказчика судьба ему не предложила. И Слуцкий питал к Ю. Л. благодарность, выказывал полнейшее дружелюбие. Разделим эти чувства и скажем сердечное спасибо скромному и симпатичному подвижнику, который в меру своих возможностей с достоинством тащил на горбу (на инвалидном с детства горбу!) добровольно взваленную ношу».

Потом умер Болдырев, не дожив даже до 60 лет. «Преждевременная кончина самого Болдырева естественно совпала с прекращением потока публикаций. Казалось, всё нормально: не может же поток быть неиссякаемым. Но мы тогда ошибались, источник не иссяк» — пишет Сухарев.

Полным собранием сочинений Слуцкого считался трехтомник стихов, подготовленный Болдаревым. Трехтомник — действительно удивляет масштабом. Но сам Болдырев, работая с тетрадями Слуцкого, подсчитал, что от поэта осталось четыре тысячи стихотворений. А в трехтомник вошла только тысяча…

Новый подвижник – Андрей Крамаренко

Инженер и бард Андрей Крамаренко, взявшись сочинять музыку на стихи Слуцкого, стал рыться в тетрадях. И обнаружил, что большая часть написанного им до сих пор не издана.

И источник вновь забил: «Несколько лет назад я решил проверить предположение, что не все стихи поэта опубликованы. Поиски оказались успешными…».

Кроме новых стихов, кроме набросков, которые помогают понять творческую лабораторию поэта, найдены начальные варианты стихов хорошо известных. Речь идет и о стихах, которых Слуцкому пришлось «улучшать» по требованию идеологической цензуры («Ни одно его стихотворение не обходилось без редакторского или даже цензурного членовредительства»- говорит Владимир Корнилов) и о разночтениях в стихах, которые были хитами самиздата.

Например, начиная с конца 50-годов, по рукам ходил знаменитый текст: «Евреи хлеба не сеют, Евреи в лавках торгуют».

Вот черновик варианта:

Работа издателей

Игорь Бяльский рассказывает: «В определенном смысле каждое из представленных в номере стихотворений можно назвать черновиком, потому что и перед самым выходом – подборки ли, книги – автор в очередной раз перечитывает стихи уже в почти полиграфическом виде, какие-то строки дописывает или, наоборот, убирает, меняет отдельные слова и знаки препинания на другие, которые в этот момент ему кажутся более точными.

Здесь мы имели дело с тетрадными записями, и нам самим (Крамаренко, Сухареву и мне, а затем и замечательнейшему корректору Галине Культиасовой) пришлось взять на себя ответственность расставлять недостающие и даже перерасставлять существовавшие знаки препинания, догадываться, какой из записанных вариантов тех или иных строк выбрал бы сам Борис Абрамович, и даже – хотя об этом неприлично говорить вслух – «отсекать» от печатаемого те строки, что мы (не всегда, замечу, в консенсусе) посчитали совсем предварительными набросками, стенографией замыслов, к которым Слуцкий в дальнейшем не возвращался».

«Карьеру вы не предали ни разу»

Вот стихи из подборки «Иерусалимского журнала» о тех, кто творили злодеяния в страшные времена, делая на этих преступлениях блестящие карьеры, а потом ссылались на «выполнение приказов», профессиональные требования, партийный долг и пр.

«Вы знали точно, где добро, где зло,
не хуже, чем где лево и где право.
Вы не имеете сегодня права
ссылаться на приказ и ремесло.

Вы ремесло избрали по себе.
Приказ? А что ж? Вам нравились приказы.
И, говоря сегодня о судьбе,
карьеру вы не предали ни разу.

Запрещено неведенье закона –
неведенье морали запретим».

С одной стороны видно, что это стихотворный набросок. И поэт, если бы готовил публикацию, скорее всего, его бы основательно доработал. С другой, нет никакого сомнения, что это текст, который должен быть опубликован, поскольку представляет самостоятельную ценность. Это стихи, которые могут и должны цитироваться.

Здесь каждая строка увесиста, поскольку опирается на много раз продуманное и лишь затем хорошо сформулированное. Каждая строка вызывает многочисленные ассоциации и цитаты из других текстов.

«Вы знали точно, где добро, где зло, не хуже, чем где лево и где право» — явная цитата из Библии — последний стих «Книги Ионы», где Господь говорит пророку о необходимости пожалеть жителей Ниневии, которые не отличают добра от зла, как правого от левого («וַאֲנִי לֹא אָחוּס עַל נִינְוֵה הָעִיר הַגְּדוֹלָה אֲשֶׁר יֶשׁ בָּהּ הַרְבֵּה מִשְׁתֵּים עֶשְׂרֵה רִבּוֹ אָדָם אֲשֶׁר לֹא יָדַע בֵּין יְמִינוֹ לִשְׂמֹאלוֹ וּבְהֵמָה רַבָּה»).

«Вы не имеете сегодня права ссылаться на приказ и ремесло» — ссылка на приговор Нюрнбергского процесса, постановившего, что исполнение явно преступного приказа — является преступлением.

Палачи любят ссылаться на ремесло — профессиональный долг. На злую судьбу. На то, что они действовали в рамках существовавших тогда в государстве законов.

Слуцкий отвечает, что профессию они выбирали себе сами, а творили преступления заботясь о себе и о своем профессиональном успехе. «Карьеру вы не предали ни разу».

Этический кодекс Слуцкого

Новую подборку любимого поэта хочется цитировать и запоминать наизусть. Во многом потому, что в них этический кодекс, который ты знал, читая его прежние стихи, здесь мысли, которые тебе приходили в голову, когда ты читал его прежние тексты.

«Конечно – капле продолбить
любую каменную толщу,
но только трудно каплей быть,
а камнем быть – удобней, проще».

Камнем, конечно, завсегда быть удобней и проще. Но надо быть каплей, которая долбит камни и прорывается, как стихи Слуцкого.

Позор русского литературоведения

Здесь надо сказать… Хотя нельзя не восхититься подвигом Юрия Леонардовича Болдырева и подвижничеством Андрея Крамаренко, вся тема связанная с наследием Бориса Слуцкого — одного из главных русских поэтов ХХ века — это позор российского литературоведения. И шире — русской филологии.

Конечно, работу их и других подвижников, которые беззаветно и бескорыстно взвалили на себя тяжкую ношу, переоценить нельзя. Но поэтическое наследие Слуцкого нуждается и в работе профессиональных текстологов, которые могли бы собрать, сверить варианты, сличить реакции. Нужен профессиональный подход, академическое изучение, текстологические исследования. За 32 года, которые прошли со времени смерти Слуцкого, профессиональные филологи до его архива не добрались.

И это позор…

Что можно было бы сделать?

К сожалению российские и российско-еврейские благотворительные организации, которые спонсируют культурные проекты, либо занимаются уютным междусобойчиком, либо тратят деньги на пышную показуху.

Если бы фонд «Генезис», например, вместо того, чтобы выделять миллион на премию Натали Портман (Блумбергу и прочим миллионерам и миллиардерам), которую Портман в результате отказалась получать, дал бы, хотя бы в десять раз меньшую сумму на увековечивание наследия великого поэта русскоязычного еврейства Бориса Абрамовича Слуцкого… Если бы…

Тогда можно было бы дать грант текстологам, для подготовки нового выверенного собрания сочинения Слуцкого. Тогда можно было бы осуществить мечту Игоря Бяльского:

«А сейчас – о мечтах.

В как можно более полном собрании сочинений Б. С., которое, очень надеюсь, в ближайшие годы станет доступным не только для текстологов и литературоведов, но и для всех ценителей поэзии Слуцкого, могут быть включены не только напечатанные в книгах и журналах тексты, но и отсканированные страницы тетрадей поэта.

Сегодняшние интернет-технологии позволят выстроить и разместить на виртуальных страницах стихи и хронологически (некоторые из них все же удается датировать, хотя бы и приблизительно, а отдельные – точно), и по алфавиту, и тематически (если у стихов, в принципе, может быть «тематика»). После этого заинтересованные волонтеры смогут откомментировать тексты – каждый по-своему и не мешая друг другу.

На вымечтанном этом сайте будут происходить и обсуждения самих стихов, и обсуждения комментариев тоже. И уже затем, когда с мешком подарков придет Дед Мороз, за работу – уважаемую и оплачиваемую – смогут взяться специалисты и профессионалы.

Крупные».

От себя бы добавил только одно. К полному собранию сочинений Слуцкого обязательно должны быть добавлены его переводы. Ведь переводил он много, профессионально и очень удачно. И в отличие от многих других поэтов-переводчиков, относился к переложению поэтических текстов не только как к заработку, но и как к высокому искусству: «Работаю с неслыханной охотою / Я только потому над переводами, / Что переводы кажутся пехотою, / Взрывающей валы между народами».

https://relevantinfo.co.il/boris_slutsky/