Древняя Эллада и не только
«Седая древность»… Сколько разных эпох мы невольно смешиваем под этой маской! Гомер, Эхнатон, Хаммурапи, Хеопс — все они там умещаются, хотя люди эти отделены друг от друга многовековыми пропастями и менее схожи между собой, чем Александр Невский и Петр Первый. Но все же Гомер ближе нам, чем все прочие: что-то в нем сродни людям нового и даже новейшего времени. Чувствуется, что поэт стоял на пороге нового мира — европейской античности. И пел он о гневе Ахилла и странствиях Одиссея, обращаясь к их потомкам, людям того же склада — отважным землепроходцам и мореплавателям, храбрым и гордым воинам, лукавым и честолюбивым хитрецам, в меру суеверным и самоуверенным, страстным и любознательным, диковатым и предприимчивым… Какой мир породил этих людей? Почему они сгрудились в маленькой Элладе? Или это только нам так кажется, в действительности же наступление античности было явлением мирового масштаба? А если так — какой вселенский взрыв был тому причиной, и какие следствия он вызвал в разных концах Земли?
Чтобы понять это, давайте перенесемся мыслью в гомеровскую эпоху, в середину VIII века до новой эры, когда уже были основаны Рим и Ереван, но еще не разрушены Вавилон и Ниневия. Отметим сразу главное: этот мир недавно пережил встряску «железной революции» и стимулированного ею великого переселения народов. Широкая распространенность железных руд, сравнительно с медными, открыла десяткам новых народов путь к освоению передовой технологии и культуры, прежде расцветавших в немногих изолированных районах Ближнего и Дальнего Востока. Новички вторглись в зоны древних цивилизаций, и на рубеже II—I тысячелетий произошли события, сходные с теми, что через тысячелетие с лишним оказались связаны с гибелью Римской империи. К сожалению, эпоха, о которой мы говорим сейчас, не знала еще историю как науку, осмыслить и описать происходящее было некому. Нам виден только актерский состав в начале драмы, во времена Рамзеса II, и в конце ее — в эпоху Гомера. Мы различаем тех, кто не смог уцелеть в горниле этнического хаоса, и тех, кто пережил его, в корне изменившись при этом; мы видим вчерашних «варваров», впервые создающих свои государства и творящих свой эпос, а рядом с ними продолжают действовать старые и даже древние этносы, обремененные многовековым грузом социальных традиций… Таков новый мир. Изучим его динамику подробнее и начнем с Ближнего Востока — прежде застрельщика технической и социальной эволюции, который в античную эпоху почему-то утрачивает свое лидерство.
Первую скрипку здесь играет Ассирия: только она сумела устоять в эпоху переселения народов, когда волна варварских набегов смела в Малой Азии великое царство хеттов и мощного восточного соседа этого царства — державу Митанни, когда Египет на века попал под власть ливийцев и нубийцев, а Вавилон переходил из рук в руки сменявших друг друга иноплеменных владык. Как же уцелела Ассирия?
Вспомним, что ассирийский этнос заявил о себе давно, в конце III тысячелетия, когда погибало последнее шумерское — царство. И уже тогда ассирийцы определенно не были «варварами», то есть государство у них уже было, хотя еще невысокого уровня организации. Эти семитоязычные горцы испокон веку населяли верховья Тигра и Евфрата — южную окраину великого закавказского узла горных хребтов, страну с очень сложным рельефом, богатую лесами и горными реками, строительным камнем и рудами металлов, но бедную пахотной землей. Здесь сложился народ охотников и скотоводов, упорных тружеников и храбрых воинов. Гораздо позже, чем в южной равнинной Месопотамии, оформились здесь институты царской власти и храмовой бюрократии, зато роль народного собрания была очень велика, и эта военная демократия традиционно пересиливала жреческую аристократию здешних городов. Ассирийцы рано переняли у своих южных соседей клинопись, многочисленные ремесла и культуру торговли. И когда Месопотамия погрязала в усобицах или подвергалась набегам варваров, Ассирия выходила из своей обычной роли младшего партнера, стремясь установить контроль над древней землей Шумера и Аккада. Но каждый раз кто-то опережал ассирийцев… Только в IX веке Ассирийская держава вышла на мировую арену — навстречу своему торжеству, истощению и гибели.
В нескончаемых войнах боевое мастерство ассирийцев достигло небывалых высот. Меч из закаленной стали вытеснил старый бронзовый топор, налажено массовое производство металлических лат; наконец, ассирийцы первыми создали конницу как особый род войска. Возникли особые саперные части — строители мостов и дорог, создатели таранов, катапульт и иной военной техники. Все это множится на традиционную дисциплину ассирийцев, их неукротимый боевой дух, закаленный в беспощадных войнах. Но в середине VIII века Ассирия оказалась на распутье.
Даже победоносные войны стоят немалых человеческих жертв, а захваченные рабы не могут заменить погибших бойцов и граждан; значит, продолжать завоевания в прежних формах невозможно. Но нельзя и оборвать их — оставшиеся без работы профессиональные воины свергнут правительство. Дилемму решила гражданская война между консервативной жреческой партией и военным сословием. Воины победили, и в 745 году на престол Ассирии взошел самозванец Тиглатпаласар III — выдающийся полководец и государственный реформатор. Он не только завершит построение непобедимой ассирийской военной машины, но и откроет путь в армию малоимущим гражданам, вооружая и снабжая их за счет государства. Нехватка же рабочих рук в ассирийской экономике будет восполнена политикой «насаху» — массовых насильственных переселений покоренных племен на пустеющие земли Ассирии. С таким тылом ассирийская армия подчинит себе весь Ближний Восток, включая Вавилон и Сирию, Финикию, Элам и Египет. Но великая империя окажется колоссом на глиняных ногах, ибо ее основа — ассирийский этнос — вскоре растворится в море «перемещенных лиц», которые с отвращением подчиняются военно-бюрократической деспотии, искалечившей их судьбы. В итоге переход к политике «насаху» лишь отсрочит неизбежный конец Ассирии: в конце VII века ее армия потерпит ряд поражений от халдеев Вавилона и мидян Ирана, а имперские подданные, сменившие прежних граждан-патриотов, не станут защищать державу-мачеху до последней капли крови. Ассирия погибнет, почти все ее города будут разрушены, а малый остаток ассирийского этноса, сохранившийся в родных горах, войдет в состав новых держав, сменив даже язык. Такова трагедия народа, обреченного инерцией своего социального развития и внешнеполитической обстановкой на самоубийственную борьбу за лидерство в уходящем мире.
Сходная участь ожидает урартов и эламитов, населяющих, соответственно, крайний север и крайний юг ближневосточной ойкумены. Если условно сгруппировать здешние этносы по возрасту их государственности, то ассирийцы выглядят зрелыми, пожилыми мужами, урарты же — рано повзроcлевшие юноши, а эламиты — неуемные старцы.
Родина урартов — страна Биайнили — лежит в горной глубинке вокруг соленых озер Ван и Урмия, к северу от Ассирии и к востоку от страны Митанни, от которой урарты унаследовали свой особый язык вместе с давней культурой коневодства и искусством воинов-колесничих. Историческая судьба урартов могла бы повторить судьбу ранних ассирийцев (со сдвигом на тысячу лет), не окажись они ближайшими соседями Ассирии в позднюю эпоху ее безудержной экспансии. Постоянные набеги ассирийцев вынудили урартов создать военно-государственную машину по ассирийскому образцу. К середине VIII века соперничество между Урарту и Ассирией достигло кульминации. Юное царство Урарту остро нуждается во внешних рынках, а путь на юг, на «мировой рынок» славного Вавилона закрыт ассирийцами. Поэтому цари Урарту стремятся прорубить окно на запад, в Малую Азию и к Средиземному морю. Царь Сардури II почти преуспел в этом: он достиг Сирии и заключил союз с Дамасским царством арамеев — давних недругов Ассирии. Такой успех сделал Урарту самым опасным врагом ассирийских владык, и первый же поход новой армии Тиглатпаласара 111 в 743 году направляется против страны Биайнили. Ассирийцы пройдут ее из конца в конец с огнем и мечом, и краткая эпоха урартского величия оборвется, ибо ослабевшим урартам станет не под силу сдерживать натиск новых северных «варваров» — киммерийцев, которые из кубанских степей все активнее проникают в глубь Закавказья. Под их ударами правители урартов признают себя вассалами Ассирии, а затем окончательно утратят свою независимость, подчинившись мидянам, победителям страшной Ассирии и грозных скифов. Но это случится еще не скоро…
А теперь у нас на очереди Элам — единственное (кроме Египта) государство «первого поколения», сохранившееся еще на Ближнем Востоке. Эламиты — ровесники древних шумеров, создавшие свою письменность и государственность более чем за двадцать веков до гомеровской эпохи на восточном берегу Персидского залива, в горной твердыне Аншан и на прилегающей плодородной равнине. Здешние жители всегда с гордостью сознавали свою культурную обособленность от Двуречья, а сами имели там репутацию злых волшебников. Но политические узы давно уже связали Элам с Месопотамией в одну систему. То царь Аккада вступает как победитель в столицу Элама, то последний шумерский царь кончает свои дни в эламском плену, то правящий в Вавилоне «варвар» присоединяет Элам к своим владениям, то ассирийский и эламский цари сражаются между собой за власть над обессилевшим Вавилоном…
Несомненно, взаимные набеги правителей Элама и Двуречья нанесли этим странам гораздо больший ущерб, чем тот, который они понесли от всех нападавших на них «варваров». И увы! — урок не пошел впрок: как только в середине VIII века Эламское царство возрождается после очередной эпохи распада и усобиц, его правители опять вступают в борьбу за передел Месопотамии. Эта борьба затянется на целый век и кончится полным разгромом Элама войсками знаменитого ассирийского царя-грамотея (археологи нашли его библиотеку) Ашшурбанапала; и хотя Ассирия лишь на тридцать лет переживет эту свою последнюю победу, но среди ее победителей не будет уже эламитов. Территория Элама войдет в состав Мидийского царства, а чуть позже станет владением и оплотом нового «варварского» народа — персов. Итак, Ассирия, Элам и Урарту — самые заметные державы Передней Азии — оказались в политическом тупике: агрессивные цари и жрецы-консерваторы способны претворять в жизнь лишь политические доктрины, изобретенные полтора тысячелетия назад, в эпоху становления царской власти, жреческой иерархии и рабовладельческого хозяйства. Одеяния той поры были сшиты «на вырост», их хватило надолго, но теперь они стали смирительной рубашкой для развившегося социума. Это очень заметно по содержанию литературы: царские анналы наполнены бахвальством удачливого вояки-грабителя, а гражданские тексты пропитаны глубоким пессимизмом. Мир полон зла, люди перестали быть братьями, правители жестоки и несправедливы, и ничего тут не поделаешь, ибо даже боги безразличны к людским страданиям… Эти тезисы давно стали расхожей истиной на берегах Евфрата, Тигра, Нила… Воцарилась общая апатия, и только редкие пророки вопиют в пустыне. Кто они, чему учат? Вот самый известный из них — Исайя. Современник Гомера, небогатый столичный житель мелкого Иудейского царства, он не был гением, но обладал здравым смыслом и политическим чутьем просвещенного горожанина, а сверх того был, говоря современным языком, интеллигентом в полном смысле этого слова, то есть не мог жить растительной жизнью заурядного обывателя и не хотел стать хищником-царедворцем: ему «больна была чужая боль», это сделало его оратором и писателем. В иной обстановке Исайя мог бы стать вождем народного восстания или влиятельным реформатором, но в условиях социального застоя ему выпала участь Кассандры и доля юродивого, ибо его сограждане еще не так бедствуют, чтобы слушать пророка с надеждой, и уже не так процветают, чтобы слушать его с любопытством. Призывы любить ближнего, смирять притеснителей, защищать вдов и сирот выслушивают со скептической усмешкой, советы не дразнить грозную Ассирию повисают в воздухе, а предсказания грядущих времен, когда народы перестанут воевать и перекуют мечи на орала, звучат как бредовая выдумка. Социальная ситуация безвыходна, то есть естественный выход из нее никого не устраивает, а найти иной реальный путь никто не умеет. «Царство, разделившееся внутри себя, скоро погибнет…», «Горе городу крови, что весь полон обмана и грабежа!» — таков прогноз пророков, и он сбудется в сердце ближневосточного узла древнейших цивилизаций Земли.
А вот на периферии этого узла ситуация иная, и лучший пример тому — восточный берег Средиземного моря. Здесь передвижение варварских народов на рубеже II—I тысячелетий пронеслось как ураган, население почти полностью сменилось, но вскоре древняя цивилизация расцвела в новых руках, изрядно обогатившись при этом. Семитоязычные кочевники арамеи привели сюда впервые прирученного ими одногорбого верблюда, а сами быстро освоили земледелие, мореплавание и кораблестроение, переняли в приморских городах изобретенную там великую новинку — алфавит.
3
Продолжение. Начало статьи — читать.
Любопытно, что «старые» народы Месопотамии, хорошо осведомленные об этом изобретении, так и не сумели приспособить его к своей традиционной письменности. В итоге ассирийский царь диктует свои указы сразу двум писцам — ассирийцу и арамею; первый записывает их по-аккадски, иероглифической клинописью, а второй — по-арамейски, пользуясь финикийским алфавитом (который пока состоит из одних согласных, но в семитских языках, где основной смысл слова передается согласными, это не создает больших неудобств). Ясно, к чему это приведет: арамейский язык скоро вытеснит аккадский из деловой переписки, а затем и из разговорной речи. Все позднейшие письменности народов Евразии прямо или косвенно произойдут из древнефиникий-ского алфавита, распространяемого арамеями (и греками).
Включение арамеев в ближневосточную государственность прошло с меньшим успехом, ибо не хватило пустых «экологических ниш». Только на севере будущей Сирии сложилось сильное Дамасское царство, но оно живет под вечной угрозой ассирийского нашествия. Другая ветвь арамеев поселилась на землях самого Шумера, в Южной Месопотамии, приняв здесь имя халдеев. Пока Ассирия сильна, она не позволяет халдеям создать свое государство, но они активно проникают во все слои вавилонского социума, и в VII веке именно халдеи возглавят общее восстание ассирийских подданных против их грозных владык. Вожди халдеев Набопаласар и Навуходоносор разрушат Ассирию и создадут могучее Нововавилонское царство — последнюю державу в стиле древних шумерских традиций.
Территория Финикии (будущего Ливана) ничем не напоминает равнину Вавилонии. Здесь лесистые горные хребты почти вплотную подступили к теплому морю, здесь каждый город — прежде всего порт; это страна моряков, чьи взоры обращены на запад, в Великое Зеленое море. Ни вавилонский, ни египетский образ жизни здесь не привились. После того как в XV веке пришло в упадок великое морское царство на Крите, финикийцы заняли место критян, стали владыками морей и создали свою особую ветвь ближневосточной цивилизации, гораздо менее отягощенную устаревшими традициями, чем Египет или Вавилон. Именно тогда был изобретен алфавит, создана та культура, которую позднее переняли пришельцы — арамеи. Теперь финикийцы освоили Средиземноморье вплоть до Геркулесовых столбов, основали свои колонии в Сицилии и на Иберийском полуострове, по всему северному берегу Африки. Там уже более полувека процветает Новый Город — Картадашт (Карфаген), юный наследник древнего Тира. Интересно, что беспрепятственная (пока) морская экспансия финикийцев, вызванная бурным ростом товарной экономики и демографическим взрывом в приморских городах, помешала образованию единого государства в самой Финикии. Жители Тира, Сидона, Библа, Арвада слишком заняты морскими делами, чтобы участвовать в континентальных распрях или воевать между собой. И позднее, когда ассирийские армии ворвутся в Финикию, реакция финикийцев будет необычной: после краткой или упорной обороны каждый город подчинится ассирийцам, уплатив огромный выкуп, чтобы уцелеть и сохранить свободу действий на море. Именно прибыли от заморской торговли позволят финикийцам платить дань чужеземным царям, не беднея при этом, как беднеют земледельцы Месопотамии. Маленькая разобщенная Финикия переживет громадную централизованную Ассирию; здесь впервые в мировой истории товарно-денежная экономика, не стесненная чрезмерно политической уздой, продемонстрирует свою живучесть сравнительно с государственным хозяйством, эксплуатирующим подневольный труд земледельцев. Это уже поступь нового времени: Финикия первая вступила в античную эпоху.
Перенесемся теперь на восточную границу Месопотамии, туда, где она смыкается с Иранским нагорьем. Отсюда когда-то спустились в болотистую долину Евфрата горцы-шумеры, и позже немало разноязычных варваров вторгалось отсюда в сказочно богатое Двуречье. Последними пришли из Средней Азии индоевропейские племена — кочевники, обладатели самых быстрых коней и могучих двугорбых верблюдов, знакомые с металлургией и земледелием, но еще не знакомые с царской властью и жреческой иерархией. К IX веку новые переселенцы добрались до границ Ассирии и столкнулись с ее грозной военной машиной; в отчаянной борьбе с нею сложился союз разноязычных местных племен (близких по культуре к их древнему южному соседу Эламу) и пришлых медов, или мидян, так их прозвали ассирийцы, а греки потом переймут это слово. В начале VII века этот союз превратится в мощное царство — Мидию, будущую победительницу Ассирии. Пока же мидяне платят ассирийцам дань конями, бронзой и лазуритом, а сами быстро совершенствуются в военном деле, перенимают навыки градостроительства и государственной администрации…
Такова этническая и социальная ситуация в Месопотамии и вокруг нее в середине VIII века до новой эры. Она напоминает срез ствола некогда могучего, но старого и больного дерева: сердцевина уже сгнила, лишенная притока свежих соков, но соки эти свободно движутся еще по живой заболони, под самой корой, и дерево продолжает зеленеть и расти, хотя ствол потерял прочность и скоро рухнет при очередной буре. Посмотрим, такова ли судьба египетской цивилизации, она ведь ровесница своей месопотамской сестры, хотя есть между ними важное различие: в силу своего географического положения Двуречье издавна служит как бы проходным двором для все новых и новых народов-пришельцев, а долина Нила всегда была несколько на отшибе, сюда мало кто входил.
Египетский этнос пребывает в глубоком упадке, впрочем, не впервые за свою долгую историю, а по крайней мере в третий раз. Новое царство времен Рамзеса II рухнуло так же, как до него погибли Среднее и Древнее царства. Очевидно, в этом процессе проявились общие закономерности развития рабовладельческой формации: правящая верхушка все более отрывается от народных масс, бюрократия теряет способность реагировать на изменения в ходе социального развития, и весь режим гибнет; после эпохи усобиц социум возрождается почти в прежней форме, пока новый переворот в развитии производительных сил не делает возможным переход общества в новую экономическую формацию. В середине VIII века Египет переживает именно такую эпоху усобиц: страна опять распалась на Север — землю лотоса и кобры, и Юг — землю папируса и коршуна (таковы древние символы Нижнего и Верхнего Египта). В обоих регионах господствуют бывшие «варвары»: ливийцы на севере, нубийцы — на юге. И те, и другие за много веков соседства с египетской цивилизацией усвоили ее достижения в полном объеме, создали свои царства по египетскому образцу, при очередном кризисе египетской державы подчинили себе ее север и юг и теперь соперничают за власть над всем Египтом, идя по проторенному пути фараонов. Ливийцы раньше вступили на этот путь. В X веке фараон Шешонк, вмешавшись в распри сыновей царя Соломона, вторгся в Палестину и захватил Иерусалим; впрочем, удержать эти завоевания ливийцы не смогли — все их силы заняла война на юге, в «стране Нуб». Так издавна зовут египтяне степные земли выше нильских порогов, богатые россыпным золотом и населенные темнокожими и курчавыми семитоязычными скотоводами (позднее греки назовут их эфиопами).
Когда-то фараоны Нового царства сделали страну Нуб своей колонией, их преемникам-ливийцам это уже не удалось — наоборот, им пришлось защищать Верхний Египет от нападений с юга, и в этом ливийцы не преуспели. К середине VIII века их военные наместники в Верхнем Египте прониклись местными интересами, нашли общий язык с южными эфиопскими правителями,породнились с ними и утратили единство с ливийскими фараонами Нижнего Египта, что сидят в дельте Нила.
Ливийско-эфиопский властитель Кашта уверенно правил всем Верхним Египтом и «страной Нуб» из древней общеегипетской столицы Уасет (которую греки впоследствии назовут Фивами, по аналогии со славнейшим городом Эллады).
Его сын Пианхи стремится к большему. Около 730. года военный флот южан, спустившись по Нилу, возьмет штурмом древнюю столицу Нижнего Египта Мен-нефер (по-гречески — Мемфис). Удельные князья-ливийцы сразу же изменят побежденному владыке, и «ливийская» династия фараонов сменится новой, «эфиопской» династией.
И опять все пойдет по старому трафарету: новые фараоны вторгнутся в Палестину и Сирию, а там столкнутся с ассирийской военной машиной. Армия Ассархаддона разгромит эфиопские войска и даже завоюет Египет, но удержать в подчинении далекую чуждую страну Ассирия не сумеет. А дальше судьба проявит всю свою иронию: слабеющая Ассирия станет жертвой халдеев и мидян, и тут египетская армия еще раз войдет в Сирию, чтобы спасти вчерашнего врага от окончательной гибели или хотя бы участвовать в дележе его наследства. Ничего из этого не выйдет: халдеи разобьют египтян.
Итак, египетское общество поражено теми же недугами, что и месопотамское. Кажется, весь Ближний Восток превратился в заповедник «живых ископаемых», и одни лишь финикийцы держат в своих руках золотой ключик от дверей в будущее — они и те, кто сумеют последовать их примеру. Мы знаем, что это сделают греки, но за что им такая удача?
Вспомним, что в VIII веке греки — уже довольно древний народ, их речь звучит на берегах и островах Эгейского моря около тысячи лет, со времен господства здесь великой Критской державы, первой учительницы греков (вернее, ахейцев, ионийцев, эолийцев, дорийцев — так они сами себя называют; греками, то есть «каркающими», их назовут позднее жители Италии). Во II тысячелетии ранние греки переняли у критян искусство мореплавания, многие ремесла, основы государственности (в форме дворцово-храмовой бюрократии) и иероглифическую письменность, которую греки смело приспособили к своему индоевропейскому языку, совсем не похожему на древнекритский. Потом настала «железная революция», а за ней — переселение варваров, перевернувшее старый, «микенский» мир. Встряска пошла во благо: архаическое государственное устройство рухнуло, но полезные технические и культурные навыки сохранились, и диковатые новые люди стали строить свой новый мир, не испытывая нехватки в сырье и не оглядываясь на забытое прошлое, запечатленное лишь в легендах о Троянской войне да в именах древних героев, но отнюдь не в их нравах! Дело в том, что гомеровские поэмы уже в эпоху их создания были, скорее, историческими романами, чем летописью или мемуарами очевидца. Их герои ведут себя, как лихие варварские вожди эпохи военной демократии, а сам автор поэм (о котором мы почти ничего не знаем) и его слушатели (о которых мы знаем довольно много) живут в эпоху становления полисов, когда времена военной демократии стали уже былинными.
Почему же Гомер выбрал именно этот сюжет и почему он пришелся так по вкусу его современникам? Очевидно, они тоже чувствуют себя молодыми хозяевами нового мира, небывало вольными в замыслах, и хотят видеть своих предков подобными себе, хотя эпоха настала совсем иная.
Греция — страна гор и моря, как и Финикия, но береговая линия здесь на редкость изрезана: тут множество островов, проливов и закрытых от ветров бухт, на берегах которых испокон веку складывались поселения рыбаков и земледельцев — они всегда численно преобладали здесь над горцами-пастухами. Удобных мест для городов-портов в Греции в десятки раз больше, чем в Финикии,— это важное преимущество греков в их будущем соревновании с финикийцами за морское господство.
Другим преимуществом оказалось сочетание давнего культурного единства Греции с той пестрой мозаикой племен, обычаев и хозяйственных укладов, которая возникла здесь в ходе «варварских» переселений в начале I тысячелетия. В таких условиях почти каждый из новых городов Греции возникал, подобно позднейшему Новгороду на Волхове, как результат симбиоза нескольких деревень, нередко населенных людьми разных племен, и, естественно, становился полисом — самоуправляемой городской республикой, школой нового античного образа жизни. При этом влияние более зрелой финикийской культуры было очень заметно. Именно у финикийцев переняли новые греки алфавит и уже добавили в него гласные буквы. Финикийский пример сыграл важную роль и в стихийно. складывающемся «разделении труда» между греческими полисами по спектру экспортируемых товаров: так формируется общегреческий рынок — основа «Разъединенных Штатов Эллады», как их назовут позднейшие историки. Именно в VIII веке идея греческого единства впервые становится материальной силой: в 776 году или около того состоялись первые Олимпийские игры, равносильные межгородскому «конгрессу доброй воли»; в эту же эпоху складывается и обретает огромную популярность «Илиада» Гомера, где легендарные войны полузабытых царей изображены как первое общегреческое предприятие — символ рождающейся нации. «Одиссея» (созданная примерно тогда же) не менее актуальна для греков середины VIII века: в это время греческие полисы начинают интенсивно создавать свои торговые фактории за морем, на востоке и на западе, ищут новые рынки для обмена своей ремесленной продукции (в первую очередь керамики) на иноземное сырье — прежде всего на металлы, которыми Греция не богата. На востоке греки без посредников общаются с купцами из могучей Ассирии, Урарту и богатой Фригии — царства Гордия (отца легендарного Мидаса), контролирующего всю Малую Азию, а на западе — с энергичными этрусками, тоже выходцами из Малой Азии, которых переселение народов забросило в глубь Италии. На ближних и дальних берегах возникают греческие колонии, поскольку в греческих полисах уже возникло относительное перенаселение и многие города рады выселить своих лишних людей на новые земли. Вот такие люди слушают Гомера и вдохновляются примером его героев; впереди у греков три века быстрого экономического и социального развития. А пока они уверенно смотрят в трудное и многообещающее будущее, чувствуют себя почти полубогами, как Ахилл и Аякс перед лицом олимпийцев. Огромная разница в мировоззрениях жителей юной Эллады и древней Передней Азии особенно заметна по их отношению к богам. Грек, вавилонянин и иудей равно чужды наивной вере во всемогущих небожителей. Однако грек считает своих богов как бы старшими родственниками, почитание которых есть долг человека, но долг взаимный,— не в свое дело даже боги не должны вмешиваться, а то им худо будет. Просвещенный скептик-вавилонянин думает иначе: мир богов — это инородный довесок к миру людей, требующий жертв и послушания, но ничего не дающий взамен. Наконец, пламенный Исайя, провозглашающий единого бога — творца Вселенной, очень старается наделить его человеческими качествами, но тщетно: дерзкая эллинская мысль о влиянии людей на богов не умещается в его умной голове… Даже с помощью самых лучших переводчиков Гомер и Исайя не поняли бы друг друга, ибо они думают о разных проблемах бытия, и их боги воплощают совсем разные социальные силы.
Так живет в середине VIII века ближневосточная ойкумена. Но ведь есть еще Индия, Китай. Что там творится? Об этом мы знаем гораздо меньше.
Индия стала как бы отдельной планетой с тех пор, как в середине II тысячелетия древняя индская цивилизация пришла в упадок и морской путь отсюда в Персидский залив был забыт. Через два-три века из Средней Азии в Индию вторглись индоевропейские племена, которые мы называем индоариями,— старшие братья мидян и персов, скотоводы и земледельцы, еще не знакомые с железом и письменностью, они нашли здесь большей частью руины древних городов и начали строить свой новый мир практически заново, оттесняя в леса или порабощая местных жителей — дравидов.
Китайская ойкумена всегда была особым миром — слишком она удалена от других регионов древнейших цивилизаций. Можно сказать, что Желтая река, Хуанхэ, играет здесь ту же роль, что Нил в Египте. Но Нильская долина зажата среди бесплодной пустыни, а земли вокруг Хуанхэ были покрыты девственными лесами, поэтому Древний Китай (как и Индия) не знал перенаселения, и социальное развитие здесь шло менее быстрыми темпами. Древнее царство Инь медленно расширяло свою территорию на восток, вниз по течению Хуанхэ, пока в XI веке острый политический кризис не сделал Инь добычей западных «варваров» — чжоу. Они сыграли в Китае роль, сходную с ролью эфиопов в Египте, только вместо ливийского наместника Кашта и его воинственного сына Пианхи мы видим здесь могущественного воеводу Запада Чан Си-бо и его сына Фа У-вана, который убил последнего иньского царя и основал новую державу Чжоу, впервые охватившую все равнинное течение Желтой реки до ее устья. Разложение родового строя в новом царстве ускорилось: уже в X веке правитель Му-ван ввел свод письменных законов, оформивший новую общественную ситуацию. Веком позже социальные конфликты обострились до народного восстания: в 841 году царь-абсолютист Ливан был изгнан, а его наследник Сюань-ван поставлен под контроль государственного совета, представлявшего военную аристократию Чжоу. Но остановить естественный ход политического развития державы было невозможно: возмужавший Сюань-ван провел в стране первую перепись населения, а затем отказался участвовать в ежегодном ритуале «первой борозды» — открытия полевых работ. Это был полный разрыв с традицией общинного владения землей и коллективной ее обработки; так бюрократический механизм державы оттеснял на второй план древние родовые институты социума. И, конечно, политическая эволюция шла не только в столице: войска Чжоу захватывали все новые земли у окрестных варваров, создавали новые провинции, а правители этих провинций чем дальше, тем успешнее превращают их в княжества, лишь номинально зависимые от центрального правительства. В 770-х годах коалиция таких князей, включавшая и «западных варваров» — жунов, разгромила царскую столицу и вынудила правителей Чжоу перенести свою ставку дальше на восток, где они вскоре станут бессильной игрушкой соперничающих княжеств — Чжен и Цзинь, Ци и Чу, Цинь, У и Юэ…
Быстрый распад державы Чжоу на сотни мелких владений открывает пятивековую эру созревания новой суперэтнической общности людей, которая охватит всю дальневосточную ойкумену и встанет вровень с древним средиземноморским миром. Во всех концах бассейна Хуанхэ на фоне мелкой политической грызни царьков и князей развертывается великое многообразие малых диалогов между племенами — носителями разных хозяйственных укладов, языков и верований, порою принадлежащих и к различным расам. В этой среде зарождаются новые этносы, оформляются небывалые прежде социальные институты, накапливаются и распространяются по всей стране оригинальные культурные новинки. Одним словом, готовится базис будущей китайской цивилизации — достойной представительницы «второго поколения» цивилизаций земли, ровесницы Индии и Эллады.
В чем же разница между этим новым античным миром и древнейшими- мирами локальных цивилизаций в речных долинах Нила, Евфрата, Инда? Прежде всего в разнообразии — оно колоссально возросло с тех пор, когда первые земледельцы, гонимые засухой, спустились в зеленый ад речных джунглей и начали отвоевывать у них пахотную землю — основу первых цивилизаций. Речь идет не только о разнообразии природных условий, в которых может теперь процветать человеческий социум. Еще важнее накопленное разнообразие средств производства, которое позволяет многочисленным уже этносам, вступившим в эпоху технической эволюции, создавать весьма различные типы хозяйственных укладов и совсем не похожие друг на друга культуры в разных регионах Земли. Эта небывало пестрая мозаика впервые в истории человечества создает возможность международного экономического сотрудничества и интенсивного культурного взаимовлияния народов-соседей на огромных территориях, будь то Средиземноморье или Индийский субконтинент, степная зона Евразии или весь Китайский мир. Незаметно человечество перешагнуло тот порог, за которым развитие цивилизации становится уже глобальным самоускоряющимся процессом, местные кризисы и гибель отдельных рабовладельческих держав не могут теперь затормозить его. Нет возможности жить как бы в тени минувшего «золотого века»: путь социума ведет только вперед, и неустанно идти по нему способны лишь люди нового склада — граждане Античности, которых становится все больше во всех концах Земли. Античная эпоха была зарей этого процесса, а сейчас солнце близится к полудню, оттого такими близкими и понятными кажутся нам наши пращуры гомеровских времен.
via
Источник http://taynikrus.ru/zagadki-istorii/drevnyaya-ellada-i-ne-tolko/
Источник http://taynikrus.ru/zagadki-istorii/drevnyaya-ellada-i-ne-tolko-chast-2/
Свежие комментарии