Давид Эйдельман. Виктор Шкловский: Моя специальность — не понимать

Виктор Шкловский и Владимир Маяковский
Давид Эйдельман. Виктор Шкловский: Моя специальность — не понимать
Это был филолог, который при написании главного своего понятия, главного термина, который он ввел в литературоведение, допустил ошибку. «И я тогда создал термин „остранение“; и так как уже могу сегодня признаваться в том, что делал грамматические ошибки, то я написал одно „н“. Так оно и пошло с одним „н“ и, как собака с отрезанным ухом, бегает по миру».
Он делал открытия, изменившие науку о литературе, носясь по фронтам Мировой и Гражданской войны, прячась от арестов, убегая от преследований.
Когда знакомый доктор прятал его в сумасшедшем доме, он предупредил: «Только никого не изображайте, ведите себя, как всегда. Этого достаточно…»
Это был бесстрашный человек, который получил за храбрость Георгиевский крест, ушел от советской власти по льду Финского залива, а потом, не выдержав эмиграции, написал правительству РСФСР: «Я поднимаю руку и сдаюсь».
Это был литературовед, который высказал много необычайно оригинальных и смелых мыслей, а потом несколько десятилетий от них отрекался, пока его не нагнала международная слава и мировое научное признание… за отброшенные им идеи.
Оказавшись в организованной поездке писателей во главе с Горьким на Беломорско-Балтийский канал, он говорил, что чувствует себя живой чернобурой лисой в меховом магазине.

К 125-летию
В этом году, в связи со 125-летием со дня рождения великого писателя и литературоведа Виктора Шкловского, выходит несколько новых изданий, на которые стоит обратить внимание.
Прежде всего, речь идет о новом издании собрания сочинений Шкловского, к выпуску которого приступило издательство «Новое литературное обозрение». На данный момент вышел первый том — толщиной в 1000 страниц и весом в пару килограммов.
Это хорошо подготовленное фундаментальное академическое издание. Авторы-составители совершили подвиг, перерыв периодику первых лет после революции, и обнаружив несколько десятков текстов Шкловского, которые были опубликованы в каких-то листках, и с тех пор не переиздавались.
Главное же достоинство этого издания – сам факт того, что началось полное издание собрания сочинений Шкловского.

Трехтомник семьдесят третьего
Дело в том, что предыдущее собрание сочинений, хорошо известное всем поклонникам творчества Шкловского, — это издание 1973 года. Оно было выпущено к 80-летию писателя.
Шкловскому, как всегда, «повезло». Семьдесят третий в плане цензурных зажимов — вообще был годом жутковатым. Шутили, что для тех, кто читает справа налево: 73-й — читается как 37-ой.
Это было издание, кастрированное советской цензурой. В нем не было самого интересного — того, что принесло Шкловскому мировую славу основоположника нового направления в литературоведении. В него не были включены ранние работы Шкловского. От которых ему много раз приходилось публично отказываться. За которые он каялся.
В воспоминаниях Александра Павловича Чудакова «Спрашиваю Шкловского» (Литературное обозрение, 1990, № 6) рассказывается, как он отказался писать предисловие к такому собранию сочинений:
«Расскажу историю не то чтоб ссоры, но визита, ставшего одним из тяжелейших вечеров в моей жизни.
Когда в начале 1972 г. утвердили трёхтомник Шкловского в „Художественной литературе“, он сказал там, что предисловие буду писать я, и сообщил мне это. Я посмотрел проспект: вошёл „Толстой“, работы 50-х годов, очерки, „Мастера старинные“ и т. п. Ничего из раннего Шкловского!
30 или 31 января (именно так неточно от огорчения записана дата в тот вечер) я поехал отказываться. Я не мог сказать прямо, что мне не нравятся очерки и другое из позднего, включённого в издание. Всё же я сказал, что считаю: надо дать том Шкловского до тридцатого года, а иначе будет не то.
— Это не пройдёт, — сказал В<иктор> Б<орисович> и оглянулся на Серафиму Густавовну. — Трёхтомника не будет.
— В. Б., — я стал отступать, — но я не знаю, что писать о ваших Марко Поло, Федотове, всех этих мастерах старинных, рассказах про аэростаты…
— Вам не нужно писать обо всём. Не о трёхтомнике, но по поводу трёхтомника.
— И срок мал. Не успеть, — приводил я жалкие аргументы. — Не хотелось бы писать халтуру, нужно изучить…
— Вы всё про меня знаете. Я согласен быть вашим непрерывным редактором.
Я выдвинул последний резерв: я не могу писать — как сейчас принято, — что теории Опояза были ошибочны. Пусть напишет кто-нибудь другой, например, И. Андроников. Он сделает это гораздо лучше! (В конце концов так и получилось: Андроников написал — и про то, что Шкловский, „творчески усвоив марксизм, пересматривает свои прежние утверждения“, и о том, как „идёт вперёд, убеждённый в превосходстве нашего миропонимания“, и про многое другое.)
— Но я уже сказал в издательстве, что писать будете вы. Они согласились.
Больше отступать было некуда. Я, стараясь говорить не хрипло, повторил: нет, всё же не смогу».
Шкловский объяснял Чудакову: «Трёхтомник может пройти сейчас или никогда. Платят 100 процентов. Это даст мне два года жизни. За это время я напишу книгу».

Два года жизни и работы
Автор биографии Шкловского в ЖЗЛ Владимир Березин так комментирует эти воспоминания: «Объяснения просты — пожилой человек выторговывает у судьбы два, а то и три года жизни.
Ученик любит учителя, но не может переступить через свою любовь и пойти на компромисс. Ученик любит не только своего учителя, но и его книги, ворованный воздух этих книг, который не хочет осквернить компромиссом».
Владимир Березин

Такой разный Шкловский
После Перестройки тот же Александр Чудаков обратился к ранним работам Шкловского. И составил вместе с Галушкиным посмертный литературоведческий сборник «Гамбургский счет», куда вошли избранные критические статьи раннего Шкловского «Гамбургский счет: статьи – воспоминания – эссе» (М., 1990). Эту книгу я прекрасно помню. По ней, подражая и споря, учился писать. У Шкловского есть чему поучиться.
Александра Берлина, в предисловие к антологии «Самое шкловское» (сост., вступ ст. и коммент. Александры Берлиной; предисл. Никиты Шкловского-Корди. — Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной) указывает, что в современной России, после «Гамбургского счета», изданы только две книги Шкловского: два автобиографических романа («Zoo» и «Сентиментальное путешествие»).
«Для сравнения: в Америке переиздаются тринадцать книг «отца русского формализма». И даже англоязычным читателям при этом многого не хватает — Шкловский писал теоретические, критические и литературные тексты в течение семидесяти лет.
Посему отсутствие переиздания Собрания сочинений Шкловского — было вещью позорной, которую рано или поздно надо было исправить.
И лучше поздно, чем никогда.

«Революция»
Задача нового собрания сочинений — показать все богатство разнообразного литературного наследия Шкловского. В оборот вводятся малоизвестные, архивные и никогда не переиздававшиеся, рассеянные по многим труднодоступным изданиям, тексты. На первый том приходится более 70 таких работ. Новое издание не только вводит в оборот множество архивных текстов или текстов, никогда не републиковавшихся и рассеянных по разным труднодоступным изданиям, но и группирует вокруг того или иного концептуального стержня разнообразные тексты Шкловского — работы в разных жанрах. Стержнем первого тома является историческая фигура Революции, различные проекции которой организуют шесть тематических блоков: «Революция (в) жизни», «Революция формы», «Революция времени» и т. д. тома.
Второй том будет посвящен мемуарно-автобиографическому измерению творчества Шкловского.

«Самое шкловское»
Другое издание, на которое обязательно стоит обратить внимание, это антология «Самое шкловское», о которой мы упоминали выше.
Книга составлена Александрой Берлиной из отрывков. Выбраны те отрывки из научных работ, критических статей, мемуарной прозы, писем Шкловского, которые Берлиной показались самыми вкусными. Плюс: описания Шкловского — подборка текстов о нем. А Шкловский был не только исследователем, но и героем литературы. Он прототип Шполянского из булгаковскоой «Белой гвардии» и Некрылова из каверинского «Скандалиста».
Соратник Шкловского Борис Эйхенбаум говорил, что он существует не только как автор, а скорее, как литературный персонаж, как герой какого-то ненаписанного романа — и романа проблемного.
Вариантов такого романа было множество. Но главную книгу о себе Шкловский писал сам всю жизнь. Сквозь текст прорывается его образ.
В его «Я думаю» — авторское я, образ автора — существенная фигура. Хотя его формулировки, наблюдения, мысли, ассоциации — интересней. Их хочется цитировать. И цитировать взахлеб.
Но «Самое шкловское» — это не только книга вкусных отрывков. Это книга, которая показывает движение идей.
Виктор Шкловский. Рисунок И. Репина. 1914 г.

Стиль Шкловского
Лидия Гинзбург писала: «Шкловский — человек, обладающий, несомненно, дефектным мыслительным аппаратом. Из своего умственного заикания он создал жанр статьи о литературе».
«Стиль Шкловского», «рубленная фраза Шкловского», «короче, как Шкловский», «разбей предложения на несколько, как у Шкловского, дай тексту дышать», «сближения далековатых понятий».
Виктор Шкловский. Акварель Ю. Анненкова. 1919 г.

Он уважает читателя. Его ум. И бережет его время. Поэтому пишет кратко, давая читателя самому дотягивать мысль до соседней мысли.
Стиль Шкловского много раз пародировали. Шкловского пародировать легко. Надо только разбивать суждение на максимальное количество предложений. А каждое новое суждение писать с новой строки. Строки монтируются, как кадры в кино.
Осип Мандельштам писал о Шкловском: «Его голова напоминает мудрый череп младенца или философа. Это смеющаяся и мыслящая тыква.
Я представляю себе Шкловского диктующим на театральной площади. Толпа окружает его и слушает, как фонтан. Мысль бьет изо рта, из ноздрей, из ушей, прядает равнодушным и постоянным током, непрерывно обновляющаяся и равная себе. Улыбка Шкловского говорит: все пройдет, но я не иссякну, потому что мысль — проточная вода. Все переменится: на площади вырастут новые здания, но струя будет все так же прядать — изо рта, из ноздрей, из ушей.
Если хотите — в этом есть нечто непристойное. Машинистки и стенографистки особенно любят заботиться о Шкловском, относятся к нему с нежностью. Мне кажется, что, записывая его речь, они испытывают чувственное наслаждение».
Осип Мандельштам

Он ведь не писал. Он диктовал. Мысли ложились так, как они приходили в его лысый череп. И ложились друг с другом с ассоциативной затейливостью.
Сближение далеких понятий — рождало неожиданных детей.
Но Шкловский — образец краткой и мускулистой прозы.
Если Вы хотите научиться писать «по-современному», то читайте статьи Шкловского столетней давности.

Как Мандельштам вызвал Хлебникова на дуэль
Ещё одна книга — «Беседы с Виктором Шкловским. Воспоминания о Маяковском» (Изд-во Common place / Фонд «Устная история»).
Доступные прежде для прослушивания и прочтения на сайте «Устная история» беседы Виктора Дмитриевича Дувакина с Шкловским, теперь опубликованы и на бумаге.
Исследователь творчества Маяковского филолог Виктор Дувакин записывал свои разговоры о культуре Серебряного века со многими выдающимися людьми с 1967 по 1982 год. Сначала Дувакина интересовали свидетельства о Маяковском, но вскоре коллекция стала касаться гораздо большого диапазона тем. Она стала незаменимым материалом для изучения истории искусства, научной мысли, интеллектуальной и частной истории XX века. Коллекция Дувакина— это около тысячи бобин с пленкой.

На основе дувакинского архива был создан фонд «Устная история». Разговоры с Шкловским записаны в два этапа в 67-68 годах. Кроме них в книгу входит гораздо более позднее интервью со Шкловским журналиста Владимира Радзишевского.
Обоих исследователей интересовал не столько сам собеседник, сколько его одногодка и друг Маяковский.
Беседы — очень интересны. И в них есть всё. Не только рассказы о Маяковском, но и афоризмы откровения, остроты, сплетни. В беседах очень много пикантного. Много секса, много неприглядных и на редкость остроумных характеристик старых знакомых.
Мы узнаем, например, что Осип Мандельштам вызывал на дуэль Велимира Хлебникова, за то, что тот прочел в «Бродячей собаке» посвященные ему стихи, в которых было «Ющинский — 13». То есть Хлебников обвинил Мандельштама в ритуальном убийстве. Андрюша Ющинский — это было имя мальчика, в убийстве которого обвиняли Менахема Менделя Бейлиса. Обвинение утверждало, что убийство носило ритуальный характер. Бейлиса обвиняли, что он зарезал христианского мальчика с целью получения христианской крови для приготовления мацы. Одним из главных признаков ритуального убийства объявлялось наличие тринадцати колотых ран на правом виске мальчика. Числу 13 якобы носило каббалистический смысл. Потом выяснилось, что на виске ран оказалось 14, а всего на теле 47. Но кровавому навету это не мешало.
Велимир Хлебников

Хлебников прочел стихи в которых было «Ющинский — 13». Он так эпатировал. Горячий парень Мандельштам отреагировал на полном серьезе: «Я как еврей, русский поэт считаю себя оскорбленным и вас вызываю…». Секундантами были Шкловский и Филонов.
Павел Филонов сказал: «Я этого не допущу. Ты гений. И если ты попробуешь драться, то я буду тебя бить. Потом, это вообще ничтожно. Вообще, что это за ритуальное убийство?»
А Хлебников сказал: «Нет, мне это даже интересно!» Хлебников сказал, что давно мечтал объединить футуристов каким-нибудь преступлением, как Нечаев свой кружок убийством студента.
Филонов ему возразил, что это совершенно ничтожно. «Вот я занимаюсь делом: я хочу нарисовать картину, которая бы висела на стене без гвоздя».
Хлебников спросил: «Ну и что она?»
— Падает.
— Что же ты делаешь?
«Я, — сказал Филонов, — неделю ничего не делаю. Но у меня уже похищает эту идею Малевич, который делает кубик, чтоб он висел в воздухе. Он подсмотрел. Кубик тоже падает».
Павел Филонов. Автопортрет

Дуэлянтов, конечно, помирили. А Хлебников сказал, что он был не прав, что сказал глупость.
«Вы не забывайте, что футуристы были тоже сумасшедшие» — говорит Шкловский.
ЖЗЛ. Книга Березина
Стоит упомянуть и вышепроцитированную биографию Шкловского в ЖЗЛ, написанную замечательным критиком Владимиром Березиным.

Биография яркая, стилизованная под язык героя, что Березину было нетрудно сделать, поскольку влияние основоположника формализма чувствуется у него и в литературно-критических статьях.
Владимир Березин — остроумный, очень интересный человек, рядом с которым я чувствую себя не таким уж толстым и не таким уж лысым. Иногда в личном общении он бывает излишне резок, а в статьях — излишне многословен. Но он всегда содержателен.
Владимир Березин

Березин дает много материала. Сопоставляет цитаты, пытается найти происхождение крылатых выражений.
Но у книги есть один недостаток. Березин утверждает, что Виктор Шкловский не является литературоведом.
«Надо все же сказать, что Виктор Шкловский вовсе не литературовед, как это написано в многочисленных словарях. Шкловский все время использует не научный аппарат, а поэтические приёмы. Это профанное литературоведение, да нет в этом особой беды».
Писать так о Шкловском — это всё равно, что писать об Эйнштейне, забыв, что он был физиком.

Энергия заблуждения
«Энергия заблуждения» — так называлась книга Шкловского о сюжете.
У Шкловского можно заимствовать писательскую технику, стилевые приемы. У Шкловского можно и нужно учиться писать.
Но есть в Шкловском более важное — это энергия заблуждения. Энергия, которой можно у него заразиться. Как он сам подхватил её у великих писателей, которых исследовал.
«Энергией заблуждения» — это слова Толстого. Так звучат слова Толстого, помещённые в его письме к Н. Н. Страхову от 8 апреля 1878 года: «…Все как будто готово для того, чтобы писать – исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения…».

Ещё Толстой писал в другом письме: «Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость. От этого-то дурная сторона нашей души и желает спокойствия, не предчувствуя, что достижение его сопряжено с потерей всего, что есть в нас прекрасного».
Толстой жаждал, чтобы энергия заблуждения не прекращалась. Это поиски смысла.
Шкловский исследовал культуру, выискивая следы движения. Как движется сознание? Как из заблуждений вырастают открытия?
Энергия заблуждения двигала каравеллы Колумба. Он искал Индию, а нашел новые земли — Америку. Его представление о величине планеты — было ошибочным. Колумб считал, что Индия ближе, а наша планета — меньше. Карта Колумба — была неточной. Заблуждение — было конструктивным.
Что такое энтузиазм заблуждения, про который писал Толстой? Это поисковая активность. Это жажда исследования. То прививка против самоуспокоенности и уверенности, что ты и так всё понимаешь. Что ты знаешь как надо.
«Моя специальность — не понимать» — говорил Шкловский. Это очень важная специальность. В искусстве, как и в науке для того, чтобы что-то увидеть — надо сначала не понимать.
Есть два возможных взгляда на вещи. Вдумчивый и автоматический. «Целью искусства является дать ощущение вещи как видение, а не как узнавание» — говорил Шкловский.
Для искусства нужно смотреть на знакомые вещи не узнавая их. Не понимая то, что всем и так понятно.
Не узнавать и не понимать. И осознавать собственное непонимание. И желать узнать. И отдаться энергии заблуждения.

https://relevantinfo.co.il/viktor_shklovsky/