Давид Микиш.

Перевод с английского Виктора Голышева 25 февраля 2019
Материал любезно предоставлен Tablet

В своей впечатляющей книге «Преступление и молчание» польская журналистка Анна Биконт обращается к истории Едвабне. В Музее еврейского наследия в Нью‑Йорке Анна Биконт после выхода книги беседовала с литературным редактором журнала Tablet.

«Не могу уснуть ночами. Вижу все, как будто это было вчера… Тот жуткий крик, длившийся, наверное, не больше двух минут, до сих пор звучит у меня в ушах». Это говорит женщина, которой было десять лет, когда поляки загнали своих соседей‑евреев в овин. Происходило это 10 июля 1941 года. Школьники с издевательствами гнали своих одноклассников‑евреев на смерть. Матери прижимали к себе младенцев, пытаясь защитить их от ударов. Пройдет несколько минут, и почти все евреи городка — сотни их, от малолетних до стариков, — будут сожжены заживо. Десятилетняя девочка смотрела в окно, как жители Едвабне обливают бензином четыре угла амбара и поджигают. И тогда раздался тот крик.

Об этом Анна Биконт рассказывает в своей книге «Преступление и молчание», вышедшей в 2004 году на польском и шесть лет спустя на французском (в 2011 году она получила Европейскую книжную премию). В 2015 в переводе Алисы Валлес книга вышла на английском в издательстве Farrar, Strauss and Giroux в 2015 году. Репортер либеральной польской «Газеты выборче», Биконт проделала героическую работу, расспрашивая свидетелей, участников преступления и уцелевших в массовом убийстве в Едвабне и соседних городах Радзилов и Вонсош. Она столкнулась со странным психологическим феноменом: жители Едвабне до сих пор настаивают, что они — жертвы еврейской клеветы. Побоище, говорят они, устроили несколько головорезов, возможно и местных, или сами немцы. Биконт опровергает их утверждения о своей непричастности, опираясь на их же собственные слова. Она показывает, что практически все в Едвабне знают, кто возглавлял убийц, кто оставался дома в тот июльский день 1941 года, а кто присоединился к кровожадной толпе. Обиняками, вполголоса, на кухнях, за водкой об этом рассказывалось из десятилетия в десятилетие. Случившееся в 1941 году президент Польши Квасьневский мужественно назвал не погромом, а геноцидом, решительной попыткой уничтожить без следа еврейскую жизнь в Едвабне. Через считанные минуты после убийства по городу покатилась волна мародерства — грабили дома евреев, тащили серебро, меха, мебель. А это были соседи, люди, которых грабители знали много лет.

Как могло случиться зверство, подобное тому, что в Едвабне? Биконт ищет ответ в глубине тяжелых и неравных отношений поляков и евреев. Корень их она видит в том, что Польша ощущает себя вечной жертвой, постоянно раздираемой могущественными соседями — Германией и Россией. Пока сведения о Едвабне не стали общим достоянием — через 60 лет после события, — поляки желали считать себя не виновниками, а жертвами исторического злодейства.

О массовом убийстве в Едвабне польская публика впервые узнала в 1999 году, когда Агнешка Арнольд выпустила документальный фильм, основанный на ее беседах с местными жителями. Звуковую дорожку этого фильма историк Ян Т. Гросс использовал в своей книге «Соседи», вышедшей год спустя. В ней он описал массовое убийство во всех страшных подробностях и с детальными комментариями. Однако многие поляки отнеслись к книге с недоверием. Гросс, по отцу еврей, преподает в Принстоне, и настоящим поляком его считать нельзя, утверждали они. Источник многих материалов, приведенных в книге, — допросы, которые вела после войны сталинская тайная полиция с применением пыток, — от своих показаний люди потом отказывались. Евреи, как и следовало ожидать, выкапывали всякие измышления и ложь, чтобы заработать деньги на очернении Польши.

В течение года вся Польша узнала о полемике вокруг Едвабне. В «Соседях» и их продолжении, «Страхе», рассказавших о еврейских погромах в послевоенной Польше, Гросс раскрыл мрачную сторону польско‑еврейских отношений, которую замалчивали 60 лет.

15 марта 2001 года рабочие убрали надпись с памятника на городской площади Едвабне: надпись гласила, что евреев города убили немцы. Летом того же года по случаю шестидесятилетия сожжения евреев на месте их гибели была проведена церемония. Президент Квасьневский сказал корреспонденту журнала Der Spiegel, что посещение Едвабне было «самым тяжелым испытанием за время [его] президентства». Но сами горожане бойкотировали церемонию: пришли только трое или четверо местных. На дороге к месту давнего преступления молодые люди кричали: «Жиды!», делали непристойные жесты и заводили громкую музыку, чтобы заглушить речи.

На памятном мероприятии в дни шестидесятилетия убийства в Едвабне Июль 2001.
Czarek Sokolowski / Associated Press
В годы нацистской оккупации, катастрофические и для поляков, и для евреев, поляки часто пользовались своей властью над жизнью евреев и даже смеялись, когда тех отправляли на смерть. Биконт приводит слова историка Ежи Едлицкого, сказавшего, что «значительная часть польского населения забавлялась, наблюдая за уничтожением евреев. Это веселье, этот смех, сопровождавшие Холокост, — я помню их, потому что тогда я находился по другую сторону стены — арийскую». До «Соседей» Гросса, продолжает Едлицкий, поляки, «и я в том числе», отворачивались от фактов, касающихся их обращения с евреями во время Холокоста.

Книги Гросса все изменили. В первое десятилетие XXI века поляки всерьез задумались о том, что кто‑то из их родителей или дедов во время войны грабил дома евреев, сдавал евреев немцам за деньги или, хуже того, сам их убивал. Так же как в Германии 1970‑х годов, чувство вины заставило поляков по‑новому увидеть критически важную роль евреев для осознания национальной идентичности. Теперь молодые поляки с небывалым интересом изучают исчезнувшую культуру своих еврейских соседей.

Марек Эдельман, единственный из руководителей восстания в Варшавском гетто, решивший остаться в Польше, сказал, что в 1930‑х годах поляки били его гораздо чаще, чем при немцах. Его случай отнюдь не редкий. Биконт пишет, что антисемитская агитация в 1930‑х велась особенно активно в Ломжинском повяте, куда входит Едвабне. Область больше 100 лет поддерживала правую Польскую национальную партию. В 1930‑х годах партия со всей силой обрушилась на евреев. На переднем крае в антисемитских кампаниях были священники Ломжи. Евреи убили Христа: без этого не обходилась практически ни одна проповедь. Антисемитизм разгулялся и в школах 1930‑х годов — не только в Ломже. Евреев заставляли сидеть в задних рядах, они терпели оскорбления от учителей и одноклассников. Поляки постоянно избивали евреев на улицах, били окна в их домах. Большинство католических газет призывали очистить страну от евреев.

«Ни одного поляка немцы не преследовали за то, что он не жег евреев», — сказал Анне Биконт житель Едвабне. Как и большинство из горстки сограждан, готовых рассказать правду о побоище, он отказался сообщить свое имя — знал, соседи будут травить его за то, что опровергает их фальшивую версию истории. Едвабне упорно держался таковой: убивать заставили поляков немцы. Городской священник пошел еще дальше: он сказал, что хитрые немцы оделись поляками, когда загоняли евреев в овин.

УДАЛЕНИЕ знаков нацистской свастики, нанесенных вандалами на мемориале жертвам Едвабне. Сентябрь 2011.
Reuters / Jendrzej Wojnar /Agencja Gazeta
Жители Едвабне, молодые и старые, твердили, что при Советах «евреи» отправляли поляков в Сибирь, и поляки, естественно, хотели за это отомстить (хотя виноваты в побоище, конечно, немцы). Историк Томаш Стржембож, любимец польских правых, утверждает, что в 1939 году евреи первыми приветствовали вторжение Красной армии, а затем с энтузиазмом отправляли поляков в лагеря. Однако и многие поляки охотно сошлись с русскими. Польских евреев, работавших на НКВД, было много меньше, чем поляков. Советы депортировали евреев так же, как поляков, и так же конфисковали их имущество.

Но даже сейчас, как показывает Биконт, значительная часть поляков отказывается признать эти простые факты. История страданий Польши под властью Советов до сих пор включает в себя странный миф, будто в 1939 году евреи в массовом порядке присоединились к коммунистическому врагу и фактически правили Польшей вместе с русскими. Так стоит ли удивляться, что Польша, раздавленная еврейскими комиссарами, отплатила им через несколько лет, когда нацисты сменили русских?

«Церковь — это черная дыра», — сказала мне Биконт несколько недель назад в телефонном разговоре. Она сказала, что польская церковь «до сих пор остается антисемитской и тех, кто с ее антисемитизмом не согласен, предает остракизму». В своей книге она особо останавливается на таких мужественных служителях церкви. Она приводит слова католических священников и епископов, которые честно говорят о Едвабне и молятся о евреях, убитых поляками на земле их предков. Отец Станислав Музиаль говорит об убийствах в Едвабне: «Трудно найти в истории человечества преступление более позорное и жестокое», — и удивляется тому, что польская церковь пытается отыскать смягчающие обстоятельства и оправдания этой расправе. Но многие, подобно Музиалю, идут в этом вопросе против церкви. Виноваты евреи‑коммунисты, утверждает церковь; Биконт говорит, что видные представители польского землячества в Чикаго вторят тем же антисемитским обвинениям. Такие искажения потребны крайнему национализму, и это тем более огорчительно, что их облекают в религиозную форму.

В «Преступлении и молчании» Биконт не может не размышлять о напряженной ситуации с евреями в нынешней Польше. Подруга из Института национальной памяти в Белостоке ручалась ей, что она никогда не признается в своем еврействе (сама Биконт узнала об этом только на четвертом десятке). Подруга подразумевала, что еврейство ее будет воспринято как дискредитирующий факт — знак того, что ее словам нельзя доверять, когда речь идет о польской истории.

Биконт сказала мне в интервью, что отношение Польши к своему еврейскому прошлому «за последние десять лет изменилось в лучшую сторону» и что новый Музей еврейской истории в Варшаве — признак проснувшегося здорового интереса к еврейскому наследию страны, но старые подозрения еще не рассеялись окончательно. После войны Польша стала моноэтнической и монорелигиозной страной, и нынешнее правое правительство, отказываясь принимать мусульманских беженцев, настаивает на том, чтобы она такой и осталась. Видеть Польшу страной исключительно поляков‑католиков — значит пренебречь присутствием, а оно длилось 800 лет, евреев на этой земле

Анна Биконт
Lars Pehrson / SvD / TT
Биконт не забывает рассказать нам и о воодушевляющих моментах, связанных с Едвабне, — о героизме тех, кто сопротивлялся злу и тогда, и теперь. Она рассказывает о Станиславе и Марианне Ромотовских — он, поляк и католик, спас еврейку Марианну (урожденную Рахелу Финкельштейн), а затем женился на ней. Когда Биконт брала у них интервью, они еще оставались в Едвабне, жили рядом с убийцами и теми, кто убийцам сочувствовал. Среди позднейших героев — мэр города Кшиштоф Годлевский и еще несколько человек, считавших своим долгом помнить правду о Едвабне. Почти все в конце концов уехали: их донимали ночными звонками, оскорбляли на улицах. Биконт тщательно прослеживает их истории. Лешек Джеджич с семьей уезжает в Америку. Удивительный эпизод: Ян Скродский настойчиво ищет факты об отце, который, как выяснилось, убивал евреев. Биконт приводит рассказы нескольких уцелевших, в том числе Авигдора Кочава, который в тот день, в 1941 году, был на рыночной площади, убежал, спрятался в пшеничном поле и слышал, как обреченные читали «Шма» . Оккупацию он пережил, скрыв свое еврейство.

Самая трогательная часть в книге Биконт — история польской католички Антонины Выржиковской, спасшей во время войны семерых евреев.

Они жили у нее на ферме под свинарником и курятником. Выржиковска опрыскала свинарник керосином: когда пришли немцы с ищейками, собаки потеряли нюх. Она надевала желтую звезду с надписью «Юде» и носила в Ломжинское гетто муку и хлеб. Сразу после войны люди из Армии Крайовой постучали к ней в дверь, вошли и жестоко избили ее — за то, что укрывала евреев от нацистов. (До книги Гросса расправы Армии Крайовой над евреями были почти запретной темой в Польше.) Прошло 60 лет после войны, а в Едвабне до сих пор не могут простить Выржиковской, что она, рискуя жизнью, спасла семерых человек — эти семеро были евреями и потому спасения не заслуживали.

10 июля 2001 года Антонина Выржиковска побоялась прийти на церемонию, посвященную евреям, убитым в Едвабне, — трое из тех, что били ее в 1945‑м, были еще живы и жили по соседству. 

Оригинальная публикация: The Day We Burned Our Neighbors Alive

https://lechaim.ru/events/v-tot-den-my-sozhgli-zhivem-nashih-sosedej/

https://rishonim.info/148309-2-v-tot-den-my-sozhgli-zhivem-n...

Сталин, Марья Пална и Слепой
А по радио - шоковая новость. Фотография из архива автора.
О «противостоянии» одного отдельно взятого киевского школьника с «вождем и учителем»
Михаил ФРЕНКЕЛЬ, собственный корреспондент журнала "ИсраГео" в Киеве
Из цикла "Дело было на Евбазе"
…Солнышко светит ясное.
Здравствуй, страна прекрасная.
Юные нахимовцы тебе шлют привет…
Распевая эту жизнерадостную песенку, в одной рубашке я прыгал на кровати в бабушкиной квартире, держа в охапку своего любимца кота Ваську.
На душе у меня было весело. Всю вторую половину февраля я проболел нехорошим детским недугом скарлатиной, но вот уже третий день как чувствовал себя хорошо, хотя в детсад меня еще не пускали. И я пел, Васька мурлыкал, а кровать ходила ходуном. Ура! Ура!..
И тут случилось событие, определившее мой путь «злостного антисоветчика». В комнату вошла бабушка Ита. Она рыдала. Бабушка взглянула на меня и сквозь слезы сказала:
«Мишенька, не надо так веселиться. Умер Сталин».
В свои неполные пять лет я о «лучшем друге советских детей» уже кое-что знал. В садике мы всей группой к утреннику разучивали стих, в котором сердечно благодарили вождя за свое счастливое детство.
«Да, жаль. Кого же теперь будем благодарить?» — подумал я, по малолетству не понимая всей судьбоносности случившегося. Тем не менее, огорчившись, я продолжал плясать на кровати. Но в это время в комнату ворвалась тетя Циля.
— Мама, — закричала она, — Сталин умер!
И тоже заплакала.
— Я знаю, — ответила ей бабушка.
И они стали рыдать вместе. Их плач наконец-то на меня подействовал, я прекратил танцевать, сделал грустное лицо и дернул за хвост Ваську. Он жалобно мяукнул, чем дополнил картину вселенского горя, воцарившегося в квартире.
— Что мы теперь будем делать? — вопрошала бабушка. — Страна ведь может развалиться.
Циля не смогла ничего ей на это ответить и только продолжала шмыгать носом.
В это время пришел Гарик, сын погибшего на войне брата моего отца — дяди Сени. Гарику исполнилось уже пятнадцать. Он был очень шустрый подросток.
— На улицах все плачут, — сообщил он.
И я заметил, что и у него глаза тоже на мокром месте.
— Ладно, идемте, я вас покормлю, — сказала бабушка.
И вся плачущая семья, несмотря на вселенское горе, отправилась обедать.

Послевоенный Евбаз. Фотография из архива автора

Рабочие завода «Динамо» слушают сообщение о смерти Иосифа Сталина. Фотография из архива автора.
А по радио - шоковая новость. Фотография из архива автор.

Когда за ними закрылась дверь, я вдруг почувствовал, что радость по случаю выздоровления во мне все-таки превышает скорбь по поводу смерти вождя. Я схватил Ваську, чмокнул его в мордочку и снова запрыгал на кровати. На душе опять стало легко и весело. Быть может, кто-то свыше подсказал мне, несмышленому, что и на самом деле это очень хороший день…
Того же мнения придерживаются и религиозные евреи, как и представители других конфессий, натерпевшиеся от агрессивного большевистского атеизма в годы советской власти. Но как раз у евреев есть повод верить, что внезапная смерть тирана была ниспослана свыше. Сталин умер 5 марта 1953 года, но инсульт, спровоцировавший его кончину, случился вечером 28 февраля. А как раз в тот день начинался Пурим — праздник победы еврейского народа над злобным царедворцем Аманом, возжелавшим еще в древние времена уничтожить еврейский народ. Ничего у гада не вышло. Хотя бы потому что любимая жена-иудейка Эстер оказалась ближе и дороже для персидского шахиншаха, чем туповатый прислужник.
Нужно заметить, что в одном соседнем с Украиной государстве время от времени раздаются голоса, утверждающие, что со Сталиным случилось то же самое — извели его евреи. При этом главным «евреем» называется Лаврентий Берия, родившийся в глухом мегрельском селе. Но так уж устроены антисемиты, что любят назначать «евреем» всякого злодея или просто любого, кто им не по душе. Так что Исаака Левитана они считают великим русским живописцем, а грузина Берию — злостным «евреем», погубившим их кумира. Конечно, можно сказать, что они сумасшедшие. Но это опасные сумасшедшие.
А в тот далекий год, как-то выйдя во двор в конце лета, я увидел свою лучшую подружку Вальку. Прыгая на одной ножке, она играла в «классики» и напевала песенку: «Не оправдал доверия Лаврентий Палыч Берия. Лаврентий Палыч Берия не оправдал доверия». С этой нехитрой песенкой Валька проскакала все классики и предложила мне сыграть в квача. Но играть в квача вдвоем не очень интересно, ведь для этой забавы нужна компания. Она как раз и появилась в лице Вовки Жаровского по прозвищу «пуфлакс» (на идише «гнилое мясо»). На самом деле ничего гнилого в Вовке не было, просто он был слишком толстым. И, очевидно, литературный перевод этой идиомы в отношении него мог бы звучать как «лишнее мясо».
Сорок лет спустя я почти случайно встретил Вовку в израильском городе Ашдоде, где гостил у родственников. Он стал активным общественным деятелем, членом партии «Исраэль ба-алия», выражавшей интересы «русских» репатриантов. К сожалению, Вова уже ушел из жизни.
А тогда, подойдя к нам, он продекламировал новые строки из исполняемой Валькой песенки про Берию: «А товарищ Маленков надавал ему пинков». Скорей всего данный товарищ попал в текст песенки благодаря своей фамилии, которая хорошо рифмуется со словом «пинков». На самом же деле «пинков» всесильному хозяину МВД надавал не осторожный Георгий Маленков, а решительный Никита Хрущев. Берия был арестован и по официальной версии расстрелян в декабре 1953 года. Впрочем, в это до сих пор верят не все.
Само собой, ничего нового во многостраничные описания событий того времени я не внесу. Хочу лишь заметить, что, вероятно, и в этом случае мы должны отойти от черно-белой версии. Жизнь полна красок. Никаким английским шпионом Берия наверняка не был. Более того, именно он поспешил прекратить явно антисемитское «дело врачей» и успел по амнистии выпустить на волю многих сидельцев ГУЛАГа, причем не только уголовников, но и политических. А с другой стороны Берия, подпись которого (в компании с другими сталинскими подручными) фигурирует на многочисленных расстрельных списках, снискал еще и «славу» сексуального маньяка. Правда, его сын Серго, долгое время живший в Киеве, говорил, что это клевета, и что Лаврентий Палыч общался с многочисленными женщинами просто как с агентами. Однако, по крайней мере две знаменитые советские киноактрисы утверждали, что Берия с помощью угроз и психотропных веществ принудил их к интиму. Что ж, никого из упомянутых лиц уже нет в живых — ни подтвердить, ни опровергнуть. Впрочем, вина всех сталинских прислужников перед народом, безусловно, не подлежит сомнению.
Вернемся, тем временем, к моему «противостоянию» с «вождем и учителем». Как раз моя школьная учительница и сыграла очень важную роль во втором акте этого «марлезонского балета».
Помните, трогательные слова песни: «…тебя с седыми прядками, над нашими тетрадками, учительница первая моя…»?
Я смотрю на фотографию, лежащую на моем письменном столе. На ней — ученики третьего класса 63-й киевской школы и их учительница, приятно улыбающаяся милая седая старушка Марья Павловна.
Класс автора. Миша — четвертый слева во втором ряду снизу. Фото из семейного архива63-я школа находилась в самом начале Гоголевской улицы, и располагалась она во дворе в здании, мало приспособленном для функционирования школы. Здание это и сейчас на месте, вот только школы там давно нет, вероятно, по той причине, которую я уже назвал. А, возможно, ее нет из-за того, что, как рассказал мне годы спустя один работник районо, 63-я дала городу хулиганов больше, чем несколько школ района вместе взятые. Это действительно была еще та школа! Но об этом, чтоб не растекаться мыслию по древу — как-нибудь в другой раз. А сейчас о моей очередной «антисоветской выходке».
Марья Павловна улыбалась только на фотографии, а в жизни она была строгой. Когда в свой первый школьный день мы, мальчики, пришли в класс в нарядных костюмчиках, Марь Пална отправила нас домой переодеться в казенные мундиры с желтыми пуговицами. И, кроме того, проследила, чтобы все мы были подстрижены наголо. Да и что удивляться — ведь Марья Павловна в дореволюционные годы преподавала в гимназии. Была она одинока, жила прямо в школе в небольшой комнате на первом этаже. Как мне впоследствии рассказывала мама, уже на первом родительском собрании Марья Павловна намекнула, что намерена все силы отдавать обучению и воспитанию детей, а быт ее не устроен и времени заниматься им у нее практически нет. Намек был понят. Быстро избранный родительский комитет распределил обязанности — кто и как будет способствовать тому, чтобы уважаемая классная руководительница любимых чад не отвлекалась от работы на какие-то бытовые мелочи.
Моя мама изумительно готовила. Об этом еще лет двадцать назад можно было спросить друзей моего детства и юности, но ныне, как сказал поэт, одних уж нет, а те далече. Наверно, поэтому именно моей маме выпала честь «кормить» Марью Павловну. Жили мы бедно, и продукты для училки покупала жившая по соседству семья одноклассницы. Взрослые распределили роли — отец девочки приносил к нам продукты, а мама готовила еду и относила ее в школу, когда приводила меня на занятия. И все было хорошо.
Учиться мне нравилось. Первые четверти я окончил с пятерками по всем предметам. Хотя, если честно, сразу же выяснилось, что почерк у меня просто ужасный. Заглядывая далеко вперед, могу сознаться — я его так и не исправил. И много лет спустя, когда я, работая в газете, заходил в машбюро со своими рукописями, машинистки встречали меня самыми разными словами.
Но, как я уже сказал, мама моя блюда готовила совершенно замечательные и, быть может, потому и по каллиграфии у меня в табеле стояла пятерка.
И вот наступил 1956 год. Началась третья школьная четверть. Все было по-прежнему прекрасно, как вдруг… как-то вечером к нам домой пожаловала председательница родительского комитета класса, модно одетая и всегда улыбающаяся дамочка, которая на этот раз не выглядела веселой. Я был отправлен с учебниками на коммунальную кухню, а мама с гостьей принялись о чем-то шептаться. Именно шептаться, потому что посредине стены, отделявший нашу комнату от соседской, находилась заколоченная тонкая дверь, которая позволяла, если говорить громко, слышать беседу не только в соседней комнате, но и вообще во всей квартире, где обитали три семьи.
Я тогда увлекся чтением учебника и поэтому не помню, как долго они шептались. Наконец двери нашей комнаты открылись, гостья попрощалась и покинула квартиру, а мама позвала меня.
— Сынок, — тихо сказала мне мама, когда мы уселись на диван, — зачем ты это сделал? У тебя же отец коммунист. Что же теперь будет?
Вопрос повис в воздухе. Я в свою очередь недоуменно спросил:
— Мамочка, а что я плохого сделал?
Мама посмотрела на меня заплаканными глазами и стала излагать якобы произошедшие в школе события в той интерпретации, в какой ей их поведала недавняя гостья.
Здесь нужно сказать, что двери некоторых наших учебных классов выходили не в школьный коридор, а прямо в актовый зал, где на стене висели два больших портрета — Ленина и Сталина. Естественно, на переменках мы прогуливались в актовом зале, отдыхая и весело болтая. И вот, как поведала маме председатель родительского комитета, на одной из перемен между уроками я демонстративно показал язык портрету товарища Сталина…
Наверное, в этом месте повествования просто здорово было бы заявить — да, я хоть и малец был, а уже тогда чувствовал, каким злодеем был товарищ Коба, погубивший миллионы людей. Но, если честно, то я до сих пор не уверен, что сделал это. Я даже думаю, что вовсе не показывал язык «усатому» портрету. О чем я честно и сказал маме.
Тем не менее, меня вызвали на родительское собрание. На то памятное сборище мой отец пришел в фронтовой шинели со срезанными офицерскими погонами. У отца было два ордена — Красной Звезды и Отечественной войны, и столько же медалей — «За оборону Кавказа» и «За Победу над фашистской Германией». Мама предложила надеть на пиджак и боевые награды, но отец отказался. На собрании он встал и решительно сказал, что как человек, вступивший в партию на фронте, он не мог воспитать сына в антисоветском духе, как заявила одна из выступавших до этого мамаш. В классе повисла пауза, после которой присутствовавший на собрании завуч по воспитательной работе сообщил, что решение по данному вопросу будет обсуждаться на педсовете.
Когда расходились, до моих ушей донесся сочувственный женский шепот: «Идиоты, мальчишке же всего семь лет…»
Но на ближайшем педсовете о моем «возмутительном поведении» так и не было ничего сказано, потому что как раз в эти февральские дни состоялся ХХ съезд КПСС, и по Киеву поползли слухи о секретном докладе Хрущева на закрытом заседании съезда, в котором он поведал о Сталине такое, что у делегатов волосы встали дыбом.
А еще через какое-то время, придя из школы домой, я вновь застал у нас председательницу родительского комитета. Они с мамой пили чай с принесенными гостьей шоколадными конфетами.
— Китенька, дорогая, — щебетала председательница, — поверьте, мы тоже были удивлены этой глупостью. Но по секрету хочу вас спросить… почему вы не спекли Марье Павловне наполеон ко дню рождения? Она ведь вас просила.
— Верочка, так я же всей душой. Но у нас как раз была подготовка к зарплате, а потом ее выдача. Мы с главбухом несколько дней до ночи на работе сидели. Так что, поверьте, никак я не могла!
Мама говорила правду. Она была кассиром в крупном стройуправлении, где было огромное количество сотрудников, и в «зарплатные» дни мы с отцом ее в доме практически не видели.
— Ладно, ладно, Китенька, главное, что все хорошо закончилось. Мы с девочками из комитета, выдам вам секрет, даже поговорили с Марьей Павловной. И она сказала, что уже не сердится, и не будет снижать вашему Мишеньке оценки.
Мама выдавила из себя улыбку. Гостья вскоре ушла. Мама налила мне чаю и дала конфету. А себе из бутылочки накапала валерьянки и выпила залпом.
Забегая вперед скажу, что клеветница-учительница свое обещание все же выполнила и в моем табеле за первый класс оказались одни пятерки. Это был единственный учебный год, который я окончил отличником.
Так завершилось мое детское «противостояние» со Сталиным.
В последние годы в России все чаще раздаются голоса о том, что Сталин дескать был «эффективным менеджером». Нехило! Так и Гитлера можно назвать «хорошим менеджером», ведь при нем были построены классные автобаны. О невинно пролитой крови миллионов людей все меньше и меньше помнят оголтелые политиканы и внемлющие им идиоты.
А я, когда речь заходит о сталинских временах, вспоминаю не убитых маршалов и партийных функционеров. Я вспоминаю отрывок из мемуаров писателя Льва Разгона, который провел в ГУЛАГе долгие годы. Как человек образованный и уже отсидевший в лагере определенное время, Разгон был определен на работу, позволявшую на какое-то время покидать зону. Как-то он зашел в столовую на лесосеке. Сел обедать. К нему подошла худенькая девочка лет двенадцати и стала смотреть на еду голодными глазами. Разгон не смог выдержать этого взгляда, пошел к раздаче и купил для девочки обед. Она села рядом и стала жадно есть. А когда закончила, подошла к нему, сняла с себя трусики и спросила, в какой позе она должна его отблагодарить. Ее к этому приучили.
Разгон пишет, что эту девочку он никогда не простит Сталину.
Я, признаюсь, тоже…
А тот вечер в нашем доме на визите школьной комитетчицы не закончился. Когда я вышел на кухню помыть стакан, то застал там дядю Ваню. Формально он числился квартирантом нашей соседки, но на самом деле, будучи лет на десять моложе хозяйки, состоял с ней в интимной связи, и поэтому считался как бы членом семьи. Ваня был слегка поддатый.
— Мишка! — сказал он. — Ты, наверное, у нас член Президиума ЦК, если раньше всех знал, что Сталин гад был. Вот тебе денежка, иди купи себе эскимо.
Ваня знал, что это было мое любимое мороженое. Я обрадовано взял купюру и выбежал на улицу. Было холодно, но мороженое все равно продавали в лотке за углом. Когда-то один иностранец сказал, что нельзя победить народ, который в мороз ест мороженое. Не знаю, насколько он был прав, но в тот вечер я эскимо не полакомился.
Повернув с улицы Воровского на Дмитриевскую, я почти столкнулся со Слепым — мы все его так называли. Он действительно был слепым, просил милостыню, но все же было в нем что-то особенное. Круглоголовый, лысый, в черных очках, он и в жару, и в стужу был одет одинаково. Вернее, почти не одет. Белая холщовая рубаха и белые же штаны — это все, что на нем было. И ходил всегда босиком. Вот и тогда в феврале он босым шел по замерзшим лужам с увесистой палкой в руках. Мы, евбазовские пацаны, уважали его за такое молодецкое здоровье.
— Я кладу тебе денежку, — сказал я Слепому, и положил бумажку в чашку, висевшую на шнурке у него на шее.
Он среагировал на детский голос.
— Спасибо, малой. Бог тебя не забудет, — молвил Слепой и зашагал по лужам дальше, отстукивая палкой дорогу перед собой.
Слепой умер через несколько лет. Придя во двор, где жила бабушка, я услышал, как отчим моей подружки Вальки сержант милиции Саша рассказывал соседкам, что при осмотре комнаты Слепого в матрасе нашли большущие деньжищи.
Что ж, может быть — Слепой был для всего района вроде талисмана, ему охотно подавали.
Так было на Евбазе.

http://www.isrageo.com/2019/03/04/stali297/

Гуляйполе ждет Махно

Лидеры повстанцев в 1919 году (слева направо): С. Каретник, Н. Махно, Ф. Щусь. Фото: Wikipedia / Общественное достояние.
В Украине решили вернуть прах знаменитого анархиста.
Власти города Гуляйполе Запорожской области планируют вернуть на историческую родину прах лидера анархистского движения и руководителя повстанческих отрядов, действовавших во время Гражданской войны конца 1910-х — начала 1920-х годов Нестора Махно.
Глава местной администрации Александр Ищенко сообщил, что этот вопрос обсуждался на сессии городского совета. Ищенко отметил, что в настоящий момент подготовлены все необходимые документы. Власти Гуляйполя также заручились согласием внучатого племянника Махно.
Ищенко заявил, что теперь осталось дождаться ответа от французской стороны — прах Махно находится на парижском кладбище Пер-Лашез.
В 2008 году в честь 120-летия со дня рождения Нестора Махно в Гуляйполе установили памятник анархисту, сообщает Лента.ру. Скульптура находится возле дома, принадлежавшего ранее старшему брату Махно.
* * *
Можно предположить, что эта новость вызовет негативную реакцию со стороны некоторых евреев. И это понятно: советская пропаганда рисовала Нестора Ивановича не только как врага большевиков (таких замечательных интернационалистов, об участии которых в еврейских погромах было запрещено упоминать), но и как антисемита.
На самом же деле гуляйпольский Батька скорее был не юдофобом, а юдофилом.
Кстати, в прокремлевских российских СМИ Махно продолжают рисовать исключительно в черных красках, в том числе возлагая на него вину за еврейские погромы.
Многие ответы на вопрос "Был ли Махно погромщиком?" можно найти в одноименной статье, опубликованной в журнале "Лехаим".
Долгое время на этот вопрос существовал лишь один ответ: конечно, был! Махно, согласно этой версии, – один из самых рьяных деятелей «погромного цеха», подвизавшихся на протяжении трех лет (1918–1921) в Украине.
Однако в последнее время делаются усиленные попытки обелить «Батьку». В американской еврейской прессе появился ряд статей, «реабилитирующих» самого Махно и созданное им движение, снимающих с них обвинения в устройстве погромов и даже в попустительстве им. Сам Махно согласно этой теории идейный анархист; его сподвижники – угнетенные крестьяне, чуждые национальной ненависти. Они к погромам непричастны. Те «махновцы», которые действительно устраивали погромы, были простыми бандитами, сбившимися в шайки и присвоившими себе популярное имя махновцев.
В высшей степени интересный материал в этом смысле собран в недавно вышедшей книге П.Аршинова: «История махновского движения (1918–1921)». Издана она группой русских анархистов в Германии. П.Аршинов – ближайший сотрудник Махно, ведавший культурно-просветительским отделом при его штабе, редактировавший махновскую газету «Путь к свободе». Он предмет знает, и хотя большая часть материала погибла у него летом 1920 года, он часто приводит в тексте весьма интересные данные. Примечание: в его статье сохранено принято ранее в русском языке написание "на Украине".
Вот что он пишет:
«Национальные предрассудки не имели места в махновщине. Также никакой роли в движении не играли религиозные предрассудки. Как революционное движение городской и деревенской бедноты, махновщина являлась принципиальным противником всякой религии, всякого бога. В современных социальных движениях она – одно из немногих, где абсолютно не интересовались чужой национальностью, чужой религией, где главными почитались труд и свобода труженика.
Однако враги движения старались дискредитировать его, особенно в этой области. И в русской, и в заграничной прессе неоднократно сообщалось о махновщине как об узком партизанском движении, чуждом идеалам международной братской солидарности и даже не свободном от греха антисемитизма. Нет ничего преступнее подобных измышлений. Для освещения этой стороны вопроса мы приведем необходимый фактический материал.
В армии махновцев немалую роль играли евреи-революционеры, из которых многие отбывали каторгу за революцию 1905 года или жили в эмиграции в государствах Западной Европы и Америки. Укажем на некоторых:
Коган. Помощник председателя высшего органа движения – районного Гуляйпольского Военно-революционного совета. Рабочий. Еще до революции 1917 года, по мотивам духовного характера, ушел с фабрики в беднейшую еврейскую земледельческую колонию. В бою с деникинцами под Уманью был ранен, а затем, будучи раненым, захвачен в уманьском лазарете деникинцами. По сообщениям, зарублен ими.
Л.Зиньковский (Задов). Начальник армейской контрразведки, впоследствии комендант особого кавалерийского полка. Рабочий. До революции пробыл свыше 10 лет на каторге по политическому делу. Один из активнейших деятелей повстанческого движения.
Махновское знамя. Надпись гласит: «Смерть всем, кто препятствует достижению свободы трудового народа».
Елена Келлер. Секретарь культпросветотдела армии. Участница профессионального рабочего движения в Америке. Один из организаторов конфедерации “Набат”.
Я. Алый (Сухопольский). Рабочий. Член культпросветотдела армии. Отбывал срок на каторге по политическому делу. Один из организаторов и член секретариата конфедерации “Набат”.
Список евреев-революционеров, принимавших участие в махновском движении, мы могли бы сильно увеличить, но по соображениям конспирации не можем этого сделать.
В среде повстанцев к трудовому еврейскому населению относились по-братски. Еврейские трудовые колонии, во множестве разбросанные по Мариупольскому, Бердянскому, Александровскому и другим уездам, принимали самое активное участие в районных съездах крестьян, рабочих и повстанцев, имея и там, и в районном Военно-революционном совете своих представителей.
В феврале 1919 года, ввиду имевших место проявлений антисемитизма, Махно предложил всем еврейским колониям организовать самооборону и выдал необходимое количество винтовок и патронов каждой колонии. Тогда же он провел по всему району ряд митингов, где призывал массы к борьбе с антисемитскими вылазками.
В свою очередь, местное трудовое еврейское население относилось к революционному повстанчеству с чувством глубокой революционной солидарности. В ответ на призыв Военно-революционного совета пополнять армию махновцев добровольцами еврейские колонии дали из своей среды немалое число бойцов, вступивших в ряды повстанческой армии.
В армии повстанцев-махновцев имелась особая еврейская батарея, обслуживавшаяся одними евреями-артиллеристами и имевшая еврейскую полуроту прикрытия. Эта батарея под руководством повстанца-еврея Шнейдера героически обороняла Гуляйполе от наступавшего в июне 1919 года Деникина, сражалась до последнего снаряда и целиком погибла под Гуляйполем в борьбе с полчищами белых.
В круговороте событий 1918–1919 годов могли, конечно, возникать отдельные люди с антиеврейскими настроениями, но они были явлением, связанным не с повстанчеством, а с русской действительностью как таковой, и не имели никакого значения в масштабе всего движения. Когда такие люди решались на антисемитские вылазки, они попадали под суровую руку повстанцев-революционеров.
Выше мы уже говорили, что махновцами был убит Григорьев со своим штабом, и подчеркнули, что одним из главных оснований для этой казни послужила причастность Григорьева к еврейскому погрому.
Приведем другие случаи, относящиеся к этому вопросу и нам известные.
12 мая 1919 года в еврейской земледельческой колонии “Горькая” Александровского уезда было уничтожено несколько еврейских семейств. Всего убили около 20 человек. Штаб махновцев для расследования дела немедленно назначил комиссию, которая установила, что убийства совершили крестьяне из соседнего села Успеновка. Их было 7 человек. Крестьяне эти не входили в повстанческую армию. Однако махновцы нашли невозможным оставить их безнаказанными и при задержании немедленно расстреляли. Потом было установлено, что этот случай и другие подобные случаи связаны с деникинскими отрядами, просочившимися в Гуляйпольский район и подготовлявшими подобными актами благоприятную почву для общего наступления деникинской армии на Украину.
4 или 5 мая 1919 года Махно с несколькими командирами спешно ехал с фронта в Гуляйполе, где его в течение целого дня ожидал чрезвычайный уполномоченный Республики Л. Каменев с членами харьковского правительства. На станции Верхний Токмак он неожиданно увидел плакат с надписью: “Бей жидов, спасай революцию, да здравствует батька Махно!”
– Кто повесил плакат? – спросил Махно.
Оказывается, плакат повесил один партизан, лично известный Махно, принимавший участие в боях с деникинцами и человек, в общем, неплохой. Он немедленно явился и был тут же расстрелян.
Махно уехал в Гуляйполе. Но и до совещания с уполномоченными Республики, и после находился под впечатлением этого прискорбного случая. Он сознавал, что с повстанцем поступили жестоко, но в то же время не мог не понимать, что в обстановке войны и наступления Деникина антисемитские плакаты могут принести громадные беды еврейскому населению и вред революции, если против них не действовать быстро и решительно.
В момент отступления повстанческой армии к Умани летом 1919 года имело место несколько случаев ограбления партизанами еврейских семейств. Когда повстанцы расследовали эти случаи, обнаружилось, что виновниками их неизменно была одна и та же группа из 4–5 человек. Все – из григорьевских отрядов, которые после убийства Григорьева целиком перешли в армию махновцев. Группа эта была ликвидирована, а вслед за тем из повстанческой армии удалили всех бойцов, бывших в григорьевских отрядах. Удалили как идейно-невыдержанный элемент, на перевоспитание которого не было ни подходящих условий, ни времени. Мы видим, таким образом, как махновцы относились к антисемитизму. Что касается вспышек антисемитизма в разных местах Украины, то они не имели никакого отношения к махновщине.
Там, где еврейское население соприкасалось с махновцами, оно видело в них лучших своих защитников от антисемитов. Еврейское население Гуляйполя, Александровска, Бердянска, Мариуполя, земледельческих еврейских колоний, расположенных в Донецком районе, может свидетельствовать о том, что в лице махновцев они имели неизменных друзей, что, благодаря решительным действиям повстанцев, попытки контрреволюционных сил напасть на евреев, ограбить, убить в этом районе всегда терпели крах.
Антисемитизм существует как в России, так и в ряде других стран. В России и, в частности, на Украине он проявлялся не как следствие революционных событий, а как наследие прошлого. Махновцы сурово сражались с ним – словом и делом. Они и в печати призывали массы на борьбу с этим злом. Можно смело сказать, что, борясь с антисемитизмом и на Украине, и за пределами ее, махновцы сделали очень многое».
(Впервые опубликовано в газете «Рассвет», декабрь 1923 года).
В различных изданиях можно найти информацию и о том, что сами махновцы, замешанные в еврейских погромах, были поставлены к стенке по приказу самого Батьки.
1921 год. Нестор Махно в лагере для перемещенных лиц в Румынии. Фото: Wikipedia /Общественное достояние

Мнимый лозунг повстанческой армии (махновцев). Махно лично опроверг существование в своей армии подобных лозунгов. Фото: Wikipedia / Общественное достояние

Нестор Махно, 1919 год. Фото: Wikipedia / Общественное достояние

Памятная монета Национального банка Украины. Фото: Wikipedia /Общественное достояние

Л.Зиньковский (Лёва Задов). Фото: Wikipedia / Общественное достояние

* * *
Мы не намерены идеализировать знаменитого анархиста: человеком он был жестоким и не чуждым подлости. Но он не был дьяволом во плоти и имел четкие представления о чести, которых были лишены многие его противники.
В последние годы жизни, которые прошли во Франции, Махно активно участвовал в жизни европейских анархических объединений, публиковал отдельные очерки в анархическом журнале «Дело труда» (Париж), готовил мемуары, вёл упорную борьбу против клеветы в сторону махновщины и самой его личности. В то время звучали обвинения Махно и его армии в еврейских погромах во время боевых действий. В результате бурных разбирательств, с привлечением независимых свидетелей и объективных фактов, Махно и его соратники были полностью оправданы в этом вопросе. Также были опровергнуты домыслы, основанные на рассказах одного из белых офицеров, по поводу его многожёнств, а также разгулов и резни, якобы устраиваемых махновцами повсеместно во время гражданской войны.
Повстанческая армия Махно была интернациональной. Основную массу составляли украинцы, были также русские, евреи, греки и даже захваченный у РККА эстонский военный оркестр.
Анархист, еврей Шолом Шварцбурд, у которого петлюровцы убили в Украине много родственников, находясь в Париже, в конце мая 1926 года зашёл домой к Махно, своему идейному соратнику. Он рассказал Махно о еврейских погромах во время гражданской войны в Украине и о намерении убить за них Петлюру. Махно попытался отговорить Шварцбурда, но тот всё равно решил застрелить Петлюру, исполнил это намерение, и был впоследствии оправдан судом присяжных.
Жизнь за границей не была бессмысленной, как у многих эмигрантов, информирует Википедия. Испанцы звали его возглавить их революцию. Разбитый чахоткой и мучимый старыми ранами, Махно помогал чем мог, давал советы восставшим пролетариям Кастилии. Здоровье Махно было сильно подорвано множеством ранений, в том числе тяжёлых, полученных в боях, и лично участвовать в боевых действиях он уже не мог.
6 июля (по другим сведениям, 25 июля) 1934 года Нестор Махно в возрасте 45 лет умер в парижской больнице от костного туберкулёза. 28 июля его тело было кремировано, а урна с прахом замурована в стене колумбария кладбища Пер-Лашез, в ячейке под номером 6685.
Согласятся ли французы передать прах Батьки украинцам? На этот вопрос пока что сложно ответить. Но ясно, что ходатайства местных властей Гуляйполя будет явно недостаточно: такие вопросы решаются по дипломатическим каналам на самом высоком уровне.

http://www.isrageo.com/2019/03/02/prahmahno/

Татьяна Хохрина. Рассказ. Не по-людски.

Владимир Любаров. «Ангел»НЕ ПО-ЛЮДСКИ. Татьяна Хохрина

— Коль, не видел, Соня пришла?
— Я думал, уволили ее уже. Говорили же, что очистят от этих… ну это… органы все. Ну после врачей-то.
— Да нет, про нее не слышал пока. Вообще, жалко, если попрут. Они с матерью вдвоем, а работает вообще одна Сонька. Хорошая девка. И красивая такая! Прям не скажешь, что евреечка.
— Да ладно, сразу видно, ты что!
Но девка неплохая, все улыбается.
А может, и притворяется. Они же хитрожопые такие. И все с вывертом, не как у людей.
И не волнуйся, не пропадут. У них всегда деньги прижоплены. Ты о себе лучше беспокойся!
А что ты ее ищешь-то? Соскучился?

— Да ладно тебе! Степаныч велел к нему прислать. Небось как раз увольнять и будет.

Соня вошла в кабинет прокурора района, улыбаясь и не ожидая ничего плохого, как любая ее жизнерадостная восемнадцатилетняя ровесница.
К тому же она знала, что Василий Степаныч к ней точно хорошо относится, всегда конфетку на стол кладет или яблоко, а иногда даже шутя за косу дергает.
Называет «лучшая коса Московской прокуратуры». И на занятия в институт всегда отпускает, хотя часто сам по вечерам задерживается.
А в праздник Советской Армии, когда Соня весь вечер играла на пианино и пела, даже сам под ее аккомпанемент исполнил «Ничь яка мисячна» и поцеловал Соню в лоб. Ну, он, правда, выпивший был.
— Садись. Как дела твои? Справляешься? А в институте? Курс у тебя какой, все забываю? Не обижают наши-то? А то фронтовики — народ простой!
Соня поняла, что это запев, что можно и не отвечать. Он позвал ее за чем-то другим, только пока не ясно зачем.
— Я что тебя позвал-то… Я, ты знаешь, крутить не люблю! Ты — девушка грамотная, ситуация в стране тебе известна. И то, какую неблаговидную роль в ней играют твои эти… ну как сказать… такие же, как вы, ты, то есть… Ну, евреи, короче, ты уж извини.
Но из песни слов не выкинешь!
Я сам не ожидал, даже дружил в школе с некоторыми. Но не об этом речь. В общем, нехорошо, можно сказать, не по-людски, даже по-вражески, как теперь выясняется, повели себя очень даже многие граждане еврейской национальности, хотя мы их заслонили собой от фашистской гадины. А они, вы, то есть, все на заграницу заглядывались.
Я уж не говорю об этих выродках, что под маской врачей травили и фактически убивали лучших наших товарищей. Ну этим мы по следственной линии занимаемся, а я сейчас о тебе.
К тебе конкретно претензий нет, работаешь хорошо, грамотная, учишься, опять же, и на рояле тоже…
Но должна понимать. Именно из доброго к тебе отношения я с тобой так говорю.
Судьба ваших всех практически ясна. Это уже детали, где вам жить определят — в Забайкалье там, или еще где на Севере, или в Азии, но вопрос о высылке почти решен.
И я обращаюсь к тебе как к комсомолке и, несмотря ни на что, хорошему человеку. Ты ведь встречаешься с парнем, Валентин, кажется. Хороший русский парень. Фронтовик. Всю войну — без единой царапины и живой вернулся, матери на радость.
Так неужели у тебя хватит совести жизнь ему изгадить?! Разве заслужил он это?! Если ты, как мы всегда считали, достойный человек, ты должна его от себя отодвинуть! Не по-людски это — его за собой в яму тянуть.
Подумай об этом.
Увольнять тебя мы не будем, работай, все равно это ненадолго.
А парня отпусти. Ну иди. К тебе лично, как уже сказано, претензий нет.
Любе скажи, чтоб чаю мне принесла.
Соня вышла из приемной, не помнила, как дождалась окончания рабочего дня и поспешила домой.
За весь день она больше не проронила ни слова, только внутри что-то дрожало мелко-мелко и руки были такие ледяные, словно не июль, а февраль. И печатать не могла совсем. Ну, неважно. Теперь вообще все уже неважно.
Когда она ехала в метро, вдруг поймала на себе несколько удивленных взглядов.
Было безразлично, но автоматически она провела рукой по волосам, потом по лицу. Ладонь была мокрая. А когда она опустила глаза, то увидела, что от слез расплывается темное пятно на выцветшем старом платье.
Как неловко!
Нельзя реветь при людях.
Стыдно, все смотрят.
А может, они смотрят, потому что гадают, не преступница ли она? Не преступники ли ее мама, тетка, двоюродные братья и баба Гута?
Ведь точно известно, что не преступники, только про маминых и папиных родных, которых немцы расстреляли.
А остальные под сомнением. Как она.
На платформе ее ждал Валька, издалека улыбаясь во все лицо. Надо сказать, чтобы он уходил. Василий Степаныч прав, нельзя портить жизнь человеку, который тебя так любит.
Только как ему сказать?
Может, он не знает про все это.
Или не понимает, какая опасность ему грозит.
Когда Валька увидел Сонино лицо, он ужаснулся. Что случилось?! Мама?! Ей не удалось ничего придумать, она вообще не умела врать.
Она вытащила его в тамбур электрички и, не вытирая слез, пересказала весь сегодняшний разговор.
И замолчала. И ей казалось, что колеса вагона так грохочут на стыках, что страшный железный звук колотит ей по голове, вбивая ее в пол.
Но потом она услышала другой звук.
Валька смеялся!
Как же он смеялся! Его хохот заглушил и стук колес, и паровозные гудки, и голос в репродукторе, и болтовню пассажиров.

— Повезло тебе, Софка, что я крестьянский сын.
А то кто там на севере тебе дом построит и землю вспашет?!
Хорошо бы в тайгу сослали, там охота прямо от порога, не то что сейчас я за сто километров на попутках езжу!
Вытирай сопли, а то я маме своей говорил, что ты красавица, а приведу сейчас зареванную и гундосую!
Ты уж меня не позорь.
Они прожили вместе пятьдесят два года.Это были мои родители.

Источник
https://systemity.livejournal.com/3093383.html

http://haifainfo.com/?p=169728