Михаэль Дорфман. Когда свои страшней чужих

Михаэль Дорфман

Когда свои страшней чужих

Мы слишком долго боялись всего «чужого» и отказывались замечать, что проблема вражды и насилия в нас самих. Мы так и не научились спокойно говорить о семенах раскола, ревности, злобы, ненависти, злопамятстве, мстительности, таящихся в нас самих, в наших ближних.

1993 год. Сухум. Независимость всегда чем-то похожа на ампутацию. Большинство празднует, а меньшинство переживает потерю. Исчезают соседи. Дороги, по которым недавно ездили люди, преграждают шлагбаумы. Для многих они становятся непроходимы.

Мне впервые довелось видеть рождение нового государства. Город казался совершенно пустым. Я никогда в жизни не слышал в городе такой тишины. Как будто в фантастическом фильме. Половина населения бежала. Грузин изгнали. Евреев вывезли воздухом в Израиль. Оставшихся после сталинских чисток греков вывезли на греческом корабле. Их операция называлась «Золотое руно». Как называлась израильская – я не знаю.

Я часто вспоминал там одну из моих любимых книг «Время больших ожиданий» Константина Паустовского. Все было похоже, как у него, на Одессу 1918 года. Железная дорога в Россию была разрушенной. Порт был пустой. Паромы из Турции еще не ходили, и суда не осмеливались заглянуть в Сухуми. Немногочисленные прохожие теснились по углам или просто стояли на улице и ждали чего-то. За олеандрами и пальмами прятались глухие стены со следами копоти. Повсюду въелась странная смесь запахов тлевшего смолистого дерева и сгоревшей штукатурки, чем-то напоминавшей горький миндаль.

Сухуми обстреливали артиллерией и ракетами и брали штурмом. На бронзовых бюстах абхазских поэтов в парке остались следы пуль, а центральную лужайку превратили в военное кладбище.

История новой нации, верней ее материальные доказательства, ее архивы, необходимые любой новой нации для создания собственной идентификации были уничтожены. Ручка двери в кабинете министра информации недавно провозглашенной независимой Абхазии была вырвана.

Министр Натела Акаба усадила меня на ветхий стул в своем маленьком кабинете. Раньше она была историком. Ее диссертация была о британской колониальной политике где-то в Аравии. Доктор Акаба с жаром говорила мне, что некоторые грузины хотят видеть ее народ аборигенами, живущими в заповеднике.

Я беседовал и с другими деятелями. Они получили образование в Москве и Ленинграде. Некоторые раньше работали в аппарате советской власти. Другие, говорили, что слушали «Радио Свобода», мечтали о демократии. Строить реальную демократию оказалось трудней, чем о ней мечтать.

Удивило отношение к абхазскому языку. Половина почти не знала его, но и не комплексовали по этому поводу, не требовала «абхазского характера» нового государства. Говорили о многоязычии, о многонациональной Абхазии.

Жаль, что я не запомнил имени женщины, которая сказала мне в Сухиме важную вещь – ненависть и экстремизм могут быть реакцией на ассимиляцию.

За полгода до того я побывал в разоренной недолгим режимом Гамсахурдия Грузии. В Сухуми я понял, что грузинам следует крепко подумать, почему в Абхазии к ним испытывают те же чувства, которые они испытывают к России. Я был приятно удивлен. В изолированной тогда от всего мира Абхазии, я боялся застать что-то вроде Камбоджи времен Пол Пота. Др. Акаба утверждала, что нет, абхазы, осетины, карабахские армяне меньше всего хотят изоляции, а наоборот хотят войти в большой мир.  Прошло без малого 20 лет, и во время обсуждения с друзьями настоящего материала абхазская писательница Эля Джикирба сказала мне:

«Конфликт внешний и внутренний одновременно. Здесь всё взаимосвязано. С одной стороны – третий мир не может жить в созданных для него условиях неравномерного распределения, с другой – его представителей встречают расизмом и ксенофобией на местах. Реакция на ксенофобию (скрытую, в основном, но от этого – не менее оскорбительную) – это уход в себя, анклавы, отказ от принятия новых традиций, протест, одним словом. Неблагодарность, как называют это европейские народы».

* * *

Мой материал «Расистский мундирчик «краха мультикультурализма»» вызвал рекордное количество комментариев, писем, обсуждений и комментариев. Речь там шла о том, что миф краха мультикультуризма на самом деле попытка обелить старый расизм. Разговор зашел именно о мультикультуризме. Бывает ли он вообще, или это бюрократическая «халява», вроде «дружбы народов» в СССР эпохи застоя? Если бывает, то был ли когда-нибудь? Есть ли мультикультуризм в Америке? Была ли дружба народов и пролетарский интернационализм в России? Была ли дружба народов в Ленинграде, или это был русский город, а вот сейчас там …

И вообще о том, как мы видим других, чужих, тех, которые не мы? Отличалось ли отношение к современным мигрантам от того, каик относились к «понаехавшей деревне», к «лимите»? Как мы конструируем образ других? Как конструируем образ врага?

* * *

Нашумевшая книга 1978 года «Ориентализм» Эдварда Саида начинается с описания Гражданской войны в Ливане. Для Саида описание гражданской войны служит иллюстрацией того, в каких искажающих очках смотрит «Запад» на «Восток».

«Ориентализм определенно был политическим представлением реальности, предназначенным для подчеркивания разницы между знакомым и привычным (мы, Запад) и странным и чужим (они, Восток)», – писал Саид.

Небольшая книжка стала первым камешком огромной лавины научной, научно-популярной, околонаучной и спекулятивной литературы на тему о «другом», о том, как мы создаем образ чужого. Десятки тысяч названий, тысячи конференций и симпозиумов, бессчетное число выступлений и статей исследователей, политиков, общественных деятелей, лоббистов посвящено «другому». Гуманисты и либералы, политики и бюрократы считают своим долгом любить «чужого» и заботиться о том, чтобы его правильно представить публике. Соответственно, их оппоненты любят ненавидеть чужого, предостерегают об опасностях; скорбят о мифологических временах, когда «чужого» не было среди них; когда все жили в гармонии одной дружной семьей, «никогда не запирая двери домов». И эта всеобщая озабоченность дает возможность отвлечься от того очевидного факта, что главную опасность представляют свои, ближние.

* * *

Свои страшней оказываются страшней чужих/ Ливанская гражданская война, которую Саид использовал для иллюстрации непонимания между Западом и Востоком, длилась 15 лет, унесла десятки тысяч жизней самих ливанцев. Там брат пошел на брата, а не брат на чужого. Эта война была полна жестокости и насилия, превосходящих любую войну между государствами на Ближнем Востоке за последние 100 лет.

* * *

Утверждение о том, что свои куда более опасны, чем чужие, вроде бы противоречит логике, здравому смыслу. На самом деле никакого здравого смысла нет, а есть страх перед чужим, внушенный (порой не без основания) поколениями воспитателей и проповедников. Ученые и рядовые граждане, очевидно, верят, что наши улицы кишат видимыми, а еще больше, невидимыми, враждебными чужаками, которые только и делают, что в «столкновении цивилизаций» пытаются бросить вызов нашему образу жизни.

В реальности все иначе. Насилие обычно поднимается и нарастает изнутри, а не приходит извне. От погрома до геноцида, от покушения до резни. Во время панихиды по царю Александру II, убитому бомбой революционеров «Народной Воли», священник сказал  « …Государь не скончался только, но и убит в своей собственной столице… мученический венец для его священной Главы сплетён на русской земле, в среде его подданных…».

Отца современной Индии (по выражению Неру) убил индус-экстремист. Президента Египта, лауреата Нобелевской премии Анвара Садата убил солдат- мусульманский экстремист. Главу правительства Израиля, тоже лауреата премии мира Ицхака Рабина убил религиозный иудейский экстремист.  Все эти убийцы, как и многие другие, верили, что они хорошие сыновья своего народа, верные своей религии.

* * *

Теракт 11 сентября 2001 года поднял волны параноидальной истерии в Америке и во всем мире. Историю делили на до и после 11 сентября. Клялись, что после 11 сентября мир уже не будет как прежде. Всего 20 «чужих» направили самолеты на Всемирный Торговый Центр. Упало два здания, погибло около трех тысяч человек.

Однако в тех же США каждый год убивают в пять раз больше людей на улицах и в своих домах. Большая часть криминального насилия происходит среди своих, между людьми, которые знают друг друга. Нас учат всяческим мерам предосторожности на автостоянке. Однако статистика говорит, что куда больше шансов подвергнуться нападению и даже погибнуть в освещенной собственной кухне от ножа кого-нибудь из близких, чем от чужака на темной автостоянке.

Похожесть, а не непохожесть способствует насилию. Это хорошо видно в Америке. где живет 5% населения мира, а в тюрьмах сидит 25% всех заключенных в мире.  Правда, здесь намешано всякого. Тюрьмы – это многомиллиардный бизнес в США. Тюрьмы здесь градобразующие предприятия. В них заинтетресованы политики, большой бизнес. Судьи и шерифы тоже выборные, а потому избиратель наказывает тех, кто «слишком мягок к криминалу». Однако в конце концов, это огромная  цена, которую американцы платят за то, чтобы дисциплинировать других американцев.

* * *

Американская гражданская война была самой кровавой в истории американских войн. Белые англоговорящие христиане безо всякого сожаления убивали друг друга, женщин и детей, жгли дома и посевы, терроризировали население. Некоторые в США до сих считают, что Гражданская война не окончилась. Ущерб той войны ощущаются в Америке по сей день. То теме гражданской войны есть десятки, если не стони тысяч книг, фильмов, статей и речей. И до сих пор спорят, почему эта война вспыхнула, когда все можно было достичь мирно.

* * *

Гражданские войны унесли в ХХ веке куда больше жизней, чем войны межгосударственные. Десятки миллионов людей унесли две гражданские войны в Китае (1927-1937 и 1946-49); сотни тысяч — Испанская гражданская война. Гражданские войны бушевали в Латинской Америке, Азии и Африке. Гражданская война в России была куда более смертоносной, чем предшествовавшая ей Первая мировая война, названная кое-где Великой. На фронтах Гражданской войны погибло куда больше русских, украинцев, грузин, других народов Российский Империи, чем на фронтах Великой войны. Однако, кто сегодня занят подсчетом ее жертв. Первой мировой посвящены горы книг, статей и диссертаций. Гражданской войне в России совсем мало. Побывавший тогда в России английский писатель Герберт Уэллс назвал свою книгу «Россия во мраке». Гражданская война продолжает оставаться во мгле. Слишком зыбкими были фронты, слишком изменчивые коалиции воевали друг с другом. В Советское время о Гражданской войне говорили, но и там старательно обходили братоубийство, а предпочитали заниматься борьбой с Антантой, с немцами и другими иностранными охотниками половить рыбку в мутной воде  Русской гражданской войны. Люди на просторах бывшего СССР предпочитают не задумываться над страшным смыслом фразы «гражданская война».

* * *

В СССР я дружил с девушкой, студенткой мединститута по имени Валя, красивой, ловкой, умной, чемпионкой Украины по плаванию. Через 25 лет я вернулся в родной город и  встретил ее, теперь уже известного стоматолога, доцента мединститута. Мы замечательно провели время вместе.

Приехав во второй раз я узнал, что Валя пропала буквально. Она после работы она пошла домой по тихой улице в престижном районе. И на этой дистанции в 400 метров она пропала навсегда. Ее искали с милицией. Сын – состоятельный бизнесмен нанимал детективов. Еще во время нашей встречи Валя жаловалась, что крышу над ее квартирой купили какие-то  «новые русские» и беспокоят ее. После моего отъезда она подала на них в суд и через короткое время пропала… Пропала, как пропадают в России тысячи людей.

* * *

Выше я писал про рекордное количество заключенных в США. В России заключенных меньше. Зато здесь держат мировой рекорд по абсолютному числу убийств. Не так давно я листал свои записные книжки 1990х. Сколько знакомых пропало, было убито, уехало в эмиграцию – артистов, деловых людей, чиновников, журналистов. Словно террор прошелся по стране. Убивать продолжают и сейчас. Читаю новости – Женщина наняла киллера, чтобы убить любовника. Другая наняла любовника, чтобы освободить жилплощадь от надоевшей матери….

* * *

В социалистической литературе Россию называли «тюрьмой народов». Много говорят о колониальном геноциде на Кавказе, об антисемитизме и Черте оседлости. Действительно, Российская империя не жаловала кавказцев и евреев. Еще более сложными были там польский и украинский вопросы. Однако еще больше, чем поляков, евреев или горцев, царизм гнобил своих, русских и православных. Крестьяне оставались крепостными. Даже после отмены крепости на них распространялась дискриминация, телесные наказания, лишение прав.

Своих же русских православных староверов жгли, убивали, изгоняли с насиженных мест куда круче, чем тех же евреев. Русские люди убивали друг друга за то, как креститься, два перста или три перста, как писать Исус или Иисус.

* * *

Советская власть одно время круто поставила на пролетарский интернационализм. Позже там опять возобладали имперские шовинистические тенденции. Много говорится о депортации народов, о Голодоморе, государственном антисемитизме, пресловутой пятой графе. Мало кто хочет вспоминать, что все ужасы дискриминации по национальному признаку бледнеют перед ужасами смертоносной тогда, но совершенно забытой сейчас шестой графы «социальное происхождение». Эта графа разбила миллионы судеб, унесла куда больше жизней, чем печально известная пятая графа.

Бей своих, чтобы чужие боялись. Враги всегда находились: поповщина, кулаки, эсеры, троцкисты, правые уклонисты, левые уклонисты, вредители, эсперантисты, филателисты, космополиты, джазисты, стиляги, сектанты … Главное было терроризировать, создать угрозу произвольной и нелогичной, невозможной для прогнозирования. Тогда будут бояться все. Культивация страха позволяет контролировать людей. Когда элита отказалась от террора, ради собственного самосохранения и удержания достигнутого, то и вся Советская власть обрушилась.

Начавшись с братоубийственной гражданской войны, Советская власть закончилась в не менее жестоком грабительском капитализме, где грабили, тащили и приватизировали у своих, не считаясь с человеческой ценой.

* * *

Иерусалим, 1980. В молодости мне приходилось работать в детективном агентстве, специализировавшемся на иерусалимской общине набожных евреев. Сегодня их называют ультраортодоксами, а сами себя они зовут харедим, что значит (бого)боязненные. Бога там всуе не произносят. Нам приходилось заниматься всем – от проверки женихов на самозванство (довольно частое явление) и до тренировки обращению с оружием служек раввинов (гедолим). Я немного говорю на идише, научился их понимать, так, что меня в этом закрытом и сверх-подозрительном мире принимали в какой-то степени за своего.

Мир этот кишит насилием, и порог насилия куда ниже, чем в светском Израиле. Драки вспыхивают часто. Существует своя, очень жестокая полиция нравов, выслеживающая всяких нарушителей. Методы наведения дисциплины там исключительно физическая расправа. Могут и кислотой плеснуть в глаза. Не останавливаются перед избиением женщин. Не так давно группа «блюстителей нравственности» ворвалась в квартиру, где пряталась жена известного раввина, сбежавшая из дому из-за побоев. Женщину били ногами, облили бензином, угрожали поджечь. В доме главного раввина Израиля Амара тяжело изувечили ухажера дочери, мол, не замай.  Телесные наказания применяются с малого возраста, как в семье, так и в школе. Учеба без битья не считалась серьезной.

Любимое оружие в мире иудейских ортодоксов – поджог. Поджигают там киоски, торгующие неугодными газетами, дома еретиков, отступников и просто людей из других фракций. Враждующих фракций там много, и в этом, наверное, спасение, потому, что 90% насилия в этой общине обращено во внутрь. Того, что остается тоже достаточно, для систематического забрасывания камнями машин, проезжающих по шоссе, неподалеку от религиозных кварталов, на буйные демонстрации в Иерусалиме, на постоянные драки с полицией и сборщиками налогов, на агрессию против туристок, посмевших явиться с голыми руками или в слишком коротком платье.

* * *

Иерусалимский психолог Алла Кучеренко:

В архетипических текстах первое убийство – это либо убийство брата, как в Торе, либо отца, как в греческой мифологии. Вряд ли это можно как-то изжить, это слишком базисное свойство психики. Борьба возникает вокруг соперничества, когда свет клином сходится на чем-то одном: одна мать, одно отцовское благословение, одна территория, одно наследство, одна женщина, один уникальный алмаз. Один Бог, в конце концов. Чем уникальнее нечто, тем больше за обладание им будет пролито крови. И неважно, что отец или Бог может дать другое благословение, или любить больше одного сына, что в мире много территорий, и еще больше женщин, а без алмаза вообще можно прожить. Соперникам на это наплевать. Дитя все равно будут пилить надвое до последней капли крови, женщин убивать, чтоб не достались никому, а потом мстить друг другу за происшедшее. Победитель – обладатель приза – должен быть один. Изначальное мышление не знает ситуации win-win. До этой ступени человечеству еще предстоит вырасти. Пока что даже благороднейшие идеи завоевывают себе сторонников путем борьбы, насилия, триумфа над соперниками.

* * *

Рождаемость в религиозном мире высока. Ее сдерживает или поощряет лишь размер государственного пособия, получаемого за учебы в йешиве. Поэтому мирок этот растет и становится все более экстремистским. Не иранские атомные бомбы а именно растущий экстремизм харедим назвал главной опасностью для существования Израиля бывший руководитель Моссада Эфраим Халеви. Он не идет в политику, ему не нужна политическая корректность.

В религиозных кварталах Иерусалима жизнь как бы сама поставила эксперимент о том, как возникает вражда к своим. Население здесь на посторонний взгляд более менее однородное. Здесь живут исключительно ультраортодоксальные евреи. Они вытеснили всех соседей из когда-то многообразных и разнородных иерусалимских кварталов. Исповедуют здесь одну религию, говорят на одном языке. А вражда между ними примерно, как в Сомали.

Впрочем, и Сомали – чуть ли не самая гомогенная страна в Африке. Люди там говорят на одном языке (сомали), принадлежат к одному этническому типу, ведут более менее одинаковое пастушеское хозяйство. А вражда там так велика, что не получается даже создать государства. Впрочем, некоторые эксперты считают, что при всей жестокости нынешней ситуации, анархия в Сомали куда менее смертоносна и жестока, чем была при исламско-социалистической диктатуре генерала Бери.

* * *

Страх перед своими ультрарелигиозными согражданами и ненависть к ним в Израиле велики. Сами религиозные не стесняются сравнивать отношение к себе с антисемитизмом, а то нацизмом. Улицы там пестрели плакатами, где начальника иерусалимской полиции прямо обзывали нацистом. Светские израильтяне опасаются религиозных в точности, как светские египтяне или сирийцы боятся Мусульманских братьев.

В Израиле не раз говорили и писали, что не готовы к прекращению израильско-палестинского конфликта именно потому, что боятся у себя Гражданской войны. Другие были откровенней, говорили, что если не будет арабов «нас сделают арабами». Эти настроения были среди израильтян, выходцев из мусульманских стран. Сейчас они не меньше распространены и среди русскоговорящих эмигрантов.

«Мы не сомневаемся, – заявила мне не так давно правая политическая дама из еврейского поселения на оккупированной территории, – Нас назначат палестинцами, если им отдадут территории». Все это сопровождается взрывчатой постмодернистской смесью лозунгов и идей, заимствованных у американских консерваторов и исламских фундаменталистов. Чтобы решить проблему с палестинцами, надо начать гражданскую войну с левыми, – провозгласила недавно популярная писательница и публицист Нелли Гутина.

* * *

Как и в других многообщинных странах Ближнего Востока, в Израиле существует вражда по многим осям – между европейскими и арабскими евреями, между старожилами и новыми эмигрантами, между евреями и арабами, между светскими и религиозными, между правыми и левыми. Многие уверены, что если вражда не перерастает пока в открытое насилие, то лишь из-за израильско-палестинского конфликта.

Маргиналы из числа сторонников «Великого Израиля в библейских границах»   не стесняются говорить о гражданской войне в библейских терминах. Там призывают к борьбе с Амалеком, которого Библия призывает искоренять во всех поколениях. Другие кодовые слова гражданской войны – «эллинизированных» взывает к кровавым ассоциациям Маккавейских войн, эрев-рав – каббалистический термин, якобы кровь потомков чужих племен, примкнувших к еврейскому исходу из Египта, и загрязняет чистую еврейскую кровь. Это не пустые разговоры. Здесь взывают к Иудейским войнам.

Историк Иосиф Флавий рассказывает, как в осажденном римлянами Иерусалиме, различные фракции зелотов резали друг друга на улицах, жгли продовольственные склады друг друга. Заодно убивали всех, что выражал сомнение в их мессианских фантазиях.

Гражданская война как раз и начинается от бурления различных видов враждебности. За небольшим числом исключений, современные гражданские войны ничем не похожи на войны между государствами. Все грани смазаны. Месть ослепляет, подчиняет себе идеологию, политику и даже здравый смысл.

«Большинство войн в мире являются гражданскими» – гласит первая строка отчета Всемирного банка (февраль 2011). Гражданских войн не столько стало больше, но они длятся дольше. Гражданская война в Судане длилась десятилетиями и не понятно, остановится ли она после раздела на два государства. Межгосударственные войны сейчас случаются реже, и их стараются поскорей закончить. Примеры тому – израильское вторжение в Ливан в 2006 и Русско-грузинская война 2008. Американская интервенция в Ираке и Афганистане – это исключение из правила. Американцы шли туда, не рассчитывая на войну.

* * *

Мы живем в пору этнического и религиозного братоубийства. После окончания Второй мировой войны можно насчитать по крайней мере 51 гражданскую войну, от Алжира до Йемена, от Афганистана до Зимбабве. Число жертв внутренних войн раз в пять выше числа жертв войн между государствами. Цифры беженцев от межгосударственных войн несоизмеримы с числом беженцев войн гражданских. Несоизмерим и  экономический ущерб. Безотносительно к тому, кто виноват в происходящем в Ираке, число иракцев, убитых руками своих сограждан в разы больше, чем убитых американской армией.

* * *

«Нет ничего удивительного, что у Клаузевица нет трактата о гражданской войне», – пишет историк Арно Майер, – Гражданские войны просто дикие и варварские».

Прусский военный теоретик Карл фон Клаузевиц был последователем Иммануила Канта. Он пытался построить теорию войны исходя из строгой логики своего учителя. «Знание о войне очень простое, что не значит очень легкое», – философски гласит подзаголовок его труда «О войне». Для Клаузевица война – это продолжение политики. Это позволило ему рационализировать цели и методы войн. Политика для него «продукт мозговой деятельности», и война – одна из возможностей.

«Никто не начинает войну (или, по крайней мере, не должен бы этого делать) если он не имеет четкой картины того, что желает достигнуть  и четко не поймет, как он собирается вести войну».

Лихое наполеоновское «главное ввязаться в схватку» для Клаузевица неприемлемо. Неприемлемо и убийство военнопленных, и разрушение городов. «… потому, что рассудок играет в войне куда большую роль… чем грубые проявления инстинкта».

* * *

В гражданской войне, наоборот, убийство пленных и разрушение городов – это обычное дело. В гражданской войне все воюют против всех. Как заявил свидетель на суде по делам геноцида в Руанде «сосед убивал соседа». Соседи, вооруженные ножами и топорами оказались куда более эффективными убийцами, чем отлаженная и технологически оснащенная машина смерти Третьего Рейха. В северном Конго за несколько месяцев было убито тысячи человек, 100.000 человек оказались беженцами.

«Как и все этнические конфликты, это война братоубийственная», записал в отчете сотрудник гуманитарной миссии в регионе, – Два племени Хема и Ленду говорят на одном языке, сочетаются друг с другом браками и борются за одну и ту же отдаленную и малозаселенную территорию».

* * *

В Израиле 1976 года, когда я туда приехал, не было такой яростной открытой вражды к арабам, какая есть сейчас, когда израильтяне куда больше похожи на своих арабских соседей, чем тогда.

Все это опровергает нашу уверенность, что мы нападаем на чужих, а чужие нападают на нас. Если бы все было так, то решение было бы простым – поговорить с ними, узнать их, сделаться не чужими. Помогло бы образование. Помогло бы знакомство с другими культурами, знание и понимание. В действительности происходит иное. Ближний наш, сосед вызывает вражду именно потому, что мы понимаем его. Мусульманские экстремисты, как правило люди, получившие воспитание и образование на Западе. И чем больше люди похожи друг на друга, тем больше вражды. Французский романист Франсуа Мориак как-то заметил, что главный мотив французского романа – война за наследство.

* * *

 

. Смысл древней мудрости, многократно повторенный в разных формах в иудаизме, христианстве и исламе «Возлюби ближнего своего, как самого себя», вовсе не благое пожелание, а эссенция древнего забытого знания, горькой истины, необходимой для выживания рода людей. Ближний может оказаться куда опасней, чем чужой.

Алла Кучеренко:

В самом деле, в архетипических текстах первое убийство – это либо убийство брата, как в Торе, либо отца, как в греческой мифологии. Я не думаю, что это можно как-то изжить, это слишком базисное свойство психики. Борьба возникает вокруг соперничества, когда свет клином сходится на чем-то одном: одна мама, одно папино благословение, одна территория, одно наследство, одна женщина, один уникальный алмаз. Один Бог, в конце концов. Чем уникальнее нечто, тем больше за обладание им будет пролито крови. И неважно, что папа или Бог может дать другое благословение, или любить больше одного сына, что в мире полно территорий, и еще больше женщин, а без алмаза вообще можно прожить. Это ж все не катит. Дитя все равно будут пилить надвое до последней капли крови, женщин убивать чтоб не достались никому, а потом мстить друг другу за происшедшее. Это не лечится.

Мы не  любим этой истины. Предпочитаем тешить себя иллюзиями, что все беды от чужих, что все мировые проблемы от столкновения противоположных принципов о том, как людям положено жить. Люди тешат себя идеями о «столкновении цивилизаций», вроде исламской и западной, между Америкой и русской идеей, железным и бамбуковым занавесом, «этикой железной стены», большевицкой угрозой или империалистическим окружением….

* * *

Знаменитое выражение «столкновение цивилизаций» Сэмуэль Хантингтон позаимствовал у крупного ориенталиста и историкаБернарда Люиса.

«Мы противостоим настрою и движению, которые куда сильней политических или деловых разногласий, — писал Люис в 1990, — Это не меньше, чем столкновение цивилизаций , угрожающее нашим иудео-христианскому наследию».

Для Ханнигтона, «основная проблема не исламский фундаментализм, а сам ислам, иная цивилизация». С ним полностью согласны и с другой стороны баррикад. Спрошенный о столкновении цивилизаций Осама Бин Ладен охотно подтвердил:

«Здесь нет никакого сомнения. Здесь все совершенно ясно, подтверждается Святым Кораном и традицией от Пророка и каждый истинный верующий… не смеет сомневаться в этой правде».

Нетрудно найти похожие высказывания по поводу русских, коммунистов, китайцев, евреев, арабов и т.д. В цикле лекций polit.ruвыступил недавно ориенталист Евгений Штейнер.

“Точнее, даже неловко об этом говорить, так как он, Саид, собственно уже покойный, и был как бы ученый. Но это были его личные фобии, фрустрации и комплексы. Комплексы униженного и оскорбленного… Белые ученые вообще не могут говорить ничего хорошего про арабов, потому что они не арабы. Вот такая туземная точка зрения”.

Эдварду Саиду почти в одиночку удалось перевернуть всю западную наук. Ориентализм и Люис с его неоконсервативными последователя окончательно скомпрометировали себя. Американское вторжение в Ирак, сделанное не в малой степени по их рецептам, доказало полную импотенцию ориентализма белого человека. Однако, на задворках постмодернистской Москвы академическая свобода позволяет повторять под видом науки обветшалую неконосервативную пропаганду, неосионистскую «асбару» и т.д. И это странно именно в России, которая не меньше, чем арабы страдает от описанного Эдвардом Саидом ориентализма.

* * *

Где-то читал высказывание индуса-националиста по поводу конфликта с индийскими мусульманами:

«Как можно достичь единства? Индусы смотрят в одну сторону, мусульмане в другую. Индусы пишут слева направо, мусульмане справа налево. Индусы молятся восходящему солнцу, мусульмане поклоняются богу на закате. Индусы едят правой рукой, мусульмане левой. Индусы поклоняются крове, мусульмане считают, что в раю едят говядину. Индусы носят усы, мусульмане бреют верхнюю губу…»

Очень похоже на смертельные схватки за два перста или три перста на Руси, разборок между кавказцами и скинами, между «красными» скинами и «белыми». Различные проповедники, говоруны и прозелиты способны поверить, что именно это коренная разница. То, что разделяло протестантов и католиков во Франции XVI века или в евреев и немцев в Германии в середине  ХХ,  шиитов и суннитов в современном Ираке – это различия маленькие, а не большие. Однако маленькие различия терзают душу сильней, чем большие.

* * *

Французский философ Рене Жерар тоже подвергает сомнению расхожие мифы, что опасность в различиях, а не в подобии.

«В человеческих отношениях слова, как  “единообразие” и “похожесть” ассоциируются с гармонией. Полагают, что если у нас те же самые вкусы, любим те же самые вещи, то мы неизбежно связаны быть вместе. Что же случается, когда нас обуревают одинаковые страсти? …  Простой принцип распространяется на искусство и религию – мир, порядок и плодовитость зависят от культурных различий. Не эти различия, а потеря их порождают яростную вражду и толкают членов одной семьи или социальной группы вцепиться друг другу в горло».

Похожесть далеко не всегда порождает гармонию.  Единообразие порождает ревность и злобу. Человеческая личность определяется, прежде всего, уникальностью каждого из нас, а схожесть угрожает уникальности. Аналогичный механизм работает и в отношении больших социальных групп. Если стремятся абсорбировать группы, обладающие культурной идентификацией, в большем или сильнейшем коллективе, то эти группы становятся озабоченными и ревностными в защите своей культурной идентификации. Франко-канадцы, живущие среди англофонов, куда более озабочены охраной своего французского, чем французы во Франции. Язык, однако, лишь один фактор культурной идентификации, вероятно, самый изменчивый.

* * *

Ассимиляция превращается в угрозу, а не становится перспективой.  Абсорбция есть гомогенизация уничтожающая разнообразие. Ассимилированные люди, как правило, переживают горечь по поводу своей утраченной реальной идентификации. Эту горечь не удается подсластить никакой обретенной мифологической идентификацией, как ни убеждай себя и других, что это мифология и есть «истинная». Раздвоенность превращает их горечь и раздражение в негодование, в возмущение. Они подспудно желают того, что отрицают, а потому постоянно недовольны собой и своим окружением. Возмущение питает протест и выливается в насилие.

Если мусульманские экстремисты  ощущают, что их мир начинает напоминать Запад, то реагируют растущей враждебностью. В точности, как европейский экстремист реагирует на то, что ему напоминает Восток. Впрочем, Запад и Восток, вполне заменяются социализмом или капитализмом,  религией или атеизмом, да и любыми другими измами. Толпа, орущая возле московского Манежа «зиг хайль» или мусульманские волнения в Нигерии против «конкурса красоты», иудейские экстремисты, уничтожающие в Иерусалиме все рекламные изображения с женскими фото, экологисты, поджигающие МакДональдс — все это буйный протест против имитации.

* * *

Мы ненавидим ближнего, которого могли бы любить. Чем больше люди уговаривают себя, что ближний, он и не ближний вовсе, тем уже становится круг реально своих. Как те фанатичные иудейские фракции, утверждающие, что заповедь «люби ближнего» имеет в виду только иудеев, больше других иудейских групп страдают от разобщенности и внутренней вражды. Мелкие различия между людьми приводят к большей ненависти, чем крупные.

* * *

Я вырос во Львове. Там жило разнородное население, не испытывающее особой любви друг к другу. Русские, украинцы, поляки, евреи, армяне, и еще десятки национальностей СССР. Еще горожане и выходцы из деревни, центровые и жители окраин; атеисты, православные и греко-католики, римские католики и баптисты. Антисемитизма во Львове хватало и на бытовом, и на официальном уровне. И я как-то инстинктивно создал свою особую еврейскую идентичность. Скажем, сидел народ, водку пил, салом с луком закусывал. Я же им говорил, что я – еврей и сала мне нельзя, и, пожалуйста, сварите мне яичко. Народ удивлялся, но уважал. Зато тем, кто пытались мимикрировать, выдавать себя за русских, украинцев, поляков и т.д. приходилось куда тяжелей.

* * *

Позже я прочел «Табу девственности» Фрейда, где вместе с нарциссизмом малых различий он обсуждает страх мужчины перед женщиной. Чего, казалось бы, боятся? А вот ведь, ненавидят за то, что заберут мужскую силу, что будет выглядеть слабаком. Короче говоря, что его лишат мужского начала, лишат его идентификации.

* * *

Когда в Америке нет новостей, то их создают. Выпуски всех телеканалов, от либерального CNN до реакционного FOX открываются сообщениями о совращении малолетнего в футбольном клубе Пенсильванском университете. Скандал вынудил уйти популярного тренера Джо Пасторе, недосмотревшего за своим помощником. В очереди на увольнение и президент университета.

Когда нет таких новостей нет, Америку пугают уличными педофилами. Сегодня детей не отпускают из дома. Оставлять детей без присмотра – уголовное преступление. И все это для того, чтобы вытеснить хорошо известный факт – уличные педофилы – редкость. 95% насилия над детьми совершают свои, хорошо знакомые им люди, которым ребенок доверят – родители, братья, близкие родственники, друзья семьи, учителя и служители культа.

* * *

Фильм «Фанатик» режиссера Генри Бина вызвал несколько лет назад много откликов. Раньше я полагал, что история члена нью-йоркской банды скинхедов, покончившим с собой, после того, как корреспондент Нью-Йорк Таймс обнаружил, что он еврей – часть городского фольклора, придуманная авторами телесериала “Лу Грант” в 1970 году. Оказалось, что речь идет о реальной истории, произошедшей в 1965 году. Активист Американской нацистской партии Дэни Борроус покончил с собой, после того, как интервьюировавший его журналист Макэндлиш Филлипс выяснил и опубликовал факт его еврейского происхождения. В вводных кадрах 12-летний Дани беседует со своим учителем религии в еврейской школе о безжалостном смысле Бога. Затем, уже в майке со свастикой яростно атакует еврейского школьника, напоминающего его самого. Ключевая фраза фильма: “Ненавидеть себя и тогда можно ненавидеть всех” может дает ключ к понимаю феномена ненависти.

* * *

Источник ненависти и насилия – не один. Их много. Ученые, общественные деятели, политики слишком долго и сосредоточенно увлекались проблемами «другого» и отказывались замечать бревно в собственном глазу. Ведь увлекательно и познавательно рассуждать о том, как говорить или не говорить о «другом». Мы слишком долго тешили себя иллюзией, что проблема в чужих. Проблема в нас самих. Мы так и не научились пока спокойно говорить о семенах раскола, разброда, злобы, ненависти, злопамятстве, мстительности, таящихся в нас самих, в наших ближних.

* * *

Я начал с заметки об Абхазии. Именно о ней написаны лучшее на мой взгляд этологическое определение того, как создается и работает механизм любой вражды – этнической, социальной, религиозной. Фазиля Искандера надо включать в учебники. Вроде бы люди живут вместе, однако,

«…подобно  московской   милиции,   которая  считает,  что   человечество разделяется  на две части: на  ту, которая уже  прописалась в  Москве, и ту, которая еще мечтает  это  сделать,  чегемцы  были уверены,  что  вся Абхазия мечтает  с  ними  породниться. Не  говоря об  эндурцах, которые  мечтают  не столько породниться с чегемцами, сколько покорить их и  даже не покорить,  а просто извести, превратить в пустошь цветущее село, а потом и самим убраться восвояси, чтобы повсюду говорить, что, собственно  говоря,  никакого  Чегема никогда  не  было,  что  это  выдумка… Все это не мешало  им в обычных  условиях вполне  дружески относиться к своим эндурским чужеродцам, но в трудную минуту чегемцы начинали подозревать эндурцев в тайных кознях».

В 1993 г. я ехал в машине одного из абхазских командиров. Мы проезжали покинутое мингрельское село. Это было Мархеули, родина Лаврентия Берии. Здесь не было боев.

«Они жили на нашей земле, развязали войну и они ушли» – жестко сказал мой спутник. Мне в жизни уже приходилось слышать этот тон в турецкой Каппадокии («ушли» греки и армяне), в Израиле («ушли» палестинцы), в сербской Кикинде и польском Гданьске (немцы), во Львове (поляки и евреи), в Сараево сразу после войны там.

В отличие, от реальных абхазцев и грузин, в мире Искандера, чегемцев и эндурцев похоже ничего не разделяет, кроме знания, что вот это мы, а вот там «они», другие. Месяц назад среди бела дня на улице Сухума похитили племянника моего друга. Друзья бросились на выручку, и бандиты открыли огонь, ранили несколько человек, среди которых беременную жену похищенного. Вроде бы эндурцев (под ними понималось грузинское, в основном мингрельское население Абхазии, в основном пришедшее после депортации понтийских греков в 1948 году), больше нет, а вражда и насилие продолжаются.

Огромная благодарность за помощь в написании статьи Екатерине Ермаковой (Санкт-Петербург), Алле Кучеренко (Иерусалим)aylis и Эле Джикирба (Сочи) elya_djika.

В сокращенном варианте этот материал был ранее опубликован на сайте «Новый Смысл».    

https://lamerkhav.wordpress.com/michael-dorfman-selected-201...