Летом 1559 года в Москве пышно отпраздновали выдающееся событие. Рассказывая о празднестве, русский книжник сообщал своим читателям, что с тех пор, как нечестивые татаровя поселились в Крыму и возникло Крымское ханство, никогда прежде в его пределах не сверкала русская сабля и не звучала русская военная музыка. Государевыми молитвами и разумением свершилось подлинное чудо, — продолжал он. Почти месяц немногие русские воины на небольших судёнышках ходили морем вкруг Крыма, захватывая корабли бусурманские и подвергая огню и мечу улусы татарские. Не русские, а татары, поганые сыроядцы, в страхе искали укрытия от государевых ратников — и не где-нибудь, а в самом сердце бусурманского «царства», в Крыму, куда прежде русские люди попадали преимущественно не по своей воле, а как полоняники, как товар для продажи на невольничьих рынках Кафы и других крымских городов. И не татары нападали теперь на русские сёла и деревни, жгли, разоряли и брали в полон, а наоборот, русские получили возможность отыграться за прежние обиды и воспользовались этой возможностью сполна, дав бусурманам испытать на себе все «прелести» неприятельского набега. И сам крымский «царь» с великим множеством воинов своих ничего не мог поделать с государевыми служилыми людьми, шесть недель безуспешно пытаясь их перехватить.

Но кто же стал «виновником» этого празднества, кто сумел так отличиться и какова предыстория этого небывалого доселе события? Придётся вернуться на несколько десятилетий назад, в самое начало XVI столетия, в первые годы правления Василия III.

От войны холодной к войне горячей

Сформировавшийся в конце XV века русско-крымский союз носил ярко выраженный ситуативный характер: идя на сближение, обе стороны руководствовались принципом «против кого дружить будем». И поскольку и у Крыма, и у Москвы были общие враги — Большая Орда и Литва, в свою очередь сдружившиеся друг с другом, — то найти общий язык Ивану III и Менгли-Гирею I, фактическим создателям Русского и Крымского государств, было нетрудно. Однако в начале XVI века распалась Большая Орда. В это же время стало слабеть Великое княжество Литовское: оно не только не сумело поддержать Новгород и Тверь, которые искали у него помощи против Москвы, но и утратило целый ряд пограничных земель в ходе начавшихся в 1486–1487 годах русско-литовских войн. Причина для продолжения «братства» между Калитичами и Гиреями исчезла. Более того, в Крыму всерьёз обеспокоились тем, как бы Москва не стала помехой на пути реализации великодержавных планов крымских ханов по возрождению Золотой Орды, теперь уже под крымской эгидой.

Повод для расторжения союза нашёлся быстро. В 1505 году скончался Иван III, а с его преемником Василием III Менгли-Гирея ничто не связывало. После недолгих колебаний крымский «царь» решился. Он не только благосклонно отнёсся к предложению казанского хана Мухаммед-Эмина о совместном выступлении против «московского» (правда, торопиться с реализацией этого плана на практике не стал), но и пошёл на сближение с Великим княжеством Литовским, обозначив тем самым смену внешнеполитических ориентиров Крымского ханства. Это сближение закончилось заключением союза между Крымом и Литвой. А в 1507 году крымцы впервые попробовали на прочность оборону южнорусских рубежей. На большой поход против Русской земли Менгли-Гирей, правда, сам не решился — это сделал его сын и преемник на крымском столе Мухаммед-Гирей I, учинивший летом 1521 года «крымский смерч» и за малым делом едва не взявший Москву.

Память об успехе Мухаммед-Гирея подогревала агрессивные намерения Крыма, и за большим походом 1521 года последовали другие — в 1527, 1533 и 1541 годах, когда хан Сахиб-Гирей I с тьмочисленной ратью явился на берег Оки под заброшенный городок Ростиславль наказать своего неверного улусника Ивана. Но не только это желание и стремление добиться от Москвы уплаты «Магмет-Киреевых поминок» послужили причиной. Хан был чрезвычайно недоволен тем, что русская столица стремилась сохранить устраивавшее её положение, когда в Казани сидел промосковски настроенный хан, тогда как хан желал взять Казань под свою высокую руку. И когда Москва попыталась было организовать большой поход на Казань, чтобы восстановить нарушенный в результате дворцового переворота статус кво, крымский «царь» решил вмешаться — и в определённой степени добился своего. Московские бояре, занятые к тому же борьбой за власть, решили на время оставить Казань в покое.

Однако это «затишье» длилось недолго. С 1545 года Москва возобновила наступление на Казань, тем более что казанцы сами дали повод для этого: «малая» война на русско-казанском пограничье все эти годы не прекращалась, то чуть затихая, то снова разгораясь. Масла в огонь подлил успешный поход Сахиб-Гирея на Астрахань в 1546 году. Он вызвал серьёзные опасения в русской столице и у ногаев, опасавшихся, что за Астраханью придёт и их черёд. Устроенная же зимой 1548 года Сахиб-Гиреем «Ногай кыргыны» — избиение ногайского войска под Перекопом — поспособствовала сближению Москвы и ногаев, у которых объявился общий враг, а значит, и общий политический интерес.

С началом в 1552 году «Войны двух царей», Ивана и Девлет-Гирея, в Москве стали размышлять над тем, как одолеть Крым, обезопасить себя с его стороны, чтобы, имея свободные руки, решить спор с Литвой о «Ярославовом наследии». Покорение Казани, а затем и Астрахани вместе с приходом к власти в Ногайской Орде промосковски настроенного Исмаил-бия (а деваться бию было некуда: чтобы возглавить Орду, ему пришлось убить своего брата и предшественника Юсуфа, что привело к гражданской войне в орде и появлению у «Смаиль-князя» кровников, жаждавших мести) породило план: посадить ли в Крыму «своего», «московского», «царя» вместо Девлет-Гирея.

Царское слово твёрдое. Весной 1555 года, как только стало известно о переменах в Ногайской Орде, Иван отправил к «Смаиль-князю» своего посланника Игнатия Загряжского, которому наказал передать новопоставленному бию, помимо всего прочего, и такие государевы слова:

«Ис Крыма наш посол Федор Загрязскои к нам писал, что Девлеткиреи царь с Ямгурчеем (бывшим астраханским «царём» — В.П.) и с Юсуфовыми детми, и с Шигимовыми, и с Кошумовыми, и с Уразлыевыми детми (кровными врагами Исмаила — В.П.) крепок уверилися. А хотят на весну Астарахани доставати. И над вами деи лихо умышляют…».

Нарисовав перед Исмаилом столь мрачные перспективы, посол должен был изложить план Ивана, который заключался в следующем:

«Яз ныне тебя для и астрахансково для дела с крымским в дружбе быти не хочю, а хочю над крымским промышляти, как пригоже, Бог даст, на весну».

И дальше Загряжский от имени царя должен был предложить Исмаилу отправить на крымцев «детеи своих и племянников. А с ними тысяч пять или шесть, того для: нечто Бог нам помочь даст, и мы б Дербышева сына Янтемир царевича (сын последнего астраханского хана Дервиш-Али — В.П.) и ваших детеи и племянников на том юрте оставили».

Однако Крым представлялся крепким орешком. Как писал американский историк У. Мак-Нил, «московские цари устанавливали свою власть повсюду, куда судоходные реки позволяли доставить тяжёлые пушки». Для Казани и Астрахани такой сценарий был возможен: Волга была отличной магистралью, по которой русские полки и наряд могли, не особенно утруждаясь, подойти к самым стенам татарских столиц. Крым же отделяло от русских рубежей бескрайнее Дикое Поле, защищавшее владения Гиреев лучше крепостных бастионов и рвов. Послать Полем большую армию с обозом и нарядом прямиком в Крым значило ввязаться в авантюру, исход которой был бы, скорее всего, весьма и весьма печальным. Надо было найти иной вариант, и в 1556 году, после неудачи «Полского» похода воеводы Ивана Шереметева Большого, в Москве решили зайти с другой стороны.

«Мы пойдем другим путём»: Матвей Ржевский в низовьях Днепра

В марте 1556 года в русскую столицу от станичников с крымской «украйны» пришла тревожная весть. Взятые татарские языки сказывали, что «крымской царь гонца к царю и великому князю против его гонца Юшка Мокшова не отпустил», «послу и гонцу нужу учинил», а сам Девлет-Гирей «наряжается со всеми людми, а хочет быти на весне рано на царя и великого князя украйну». Немедля в пограничный Путивль, своего рода «столицу» русской крымской «украйны», поскакал гонец к тамошнему наместнику Матвею Ржевскому, ветерану казанской кампании 1552 года, с царским наказом: набрав казаков, «ити Днепром под улусы крымские и языков добывати, про царя проведати».

Исполнительный и дисциплинированный воевода не стал медлить. Быстро собрав небольшой отряд вооружённых пищалями казаков, он «пришел на Псел-реку, суды поделал и пошел по наказу» «проведати», что там замыслил «собака крымский царь». Сплавившись по полноводному Пслу до Днепра и преодолев знаменитые днепровские пороги, Ржевский со своими людьми в начале мая оказался в низовьях Днепра. Здесь он занялся «проведыванием» относительно намерений хана. От выбежавших из Крыма полоняников воеводе стало известно, что татарский «царь» со своим воинством вышел из Крыма и встал лагерем на Конских водах, поджидая отставших и припозднившихся мурз и их людей. Отсюда, по словам беглецов, он намеревался двинуться на север, к государевой «украйне». Ржевский поспешил отправить в Москву гонца с вестью, а сам остался промышлять «государевым делом, сколко милостивый Бог помочи даст» в низовьях Днепра.

Хан тем временем выступил было к русской границе, но, узнав от пленных, что его уже ждут на «берегу» русские полки (предупреждение, посланное Ржевским, поспело вовремя), поворотил к Азову, намереваясь пойти «покормиться» на Северный Кавказ. Однако не доходя до Азова, он получил известия, что в низовьях Днепра, под татарской крепостью Ислам-Кермен (нынешняя Каховка), объявились московские ратные люди. Вести эти были неутешительны. Во всяком случае, сам Ржевский позднее отписывал в Москву, рапортуя о своих успехах, что он и его люди «ходили на крымские места, а с ними черкасы и казаки (по дороге Ржевский заручился поддержкой двух «черкасских» атаманов, Млымского и Михайлы Еськовича, с 300 каневскими казаками и дальше действовал с их помощью — В.П.), и улусы воевали, и под Ыслам Кирменем и на Белогородцком поле и на Очаковском месте были, и посады пожгли».

Дальше в своём «рапорте» Ржевский в красках живописал, как он и его люди вместе с каневскими казаками захватили под Ислам-Керменом татарские табуны и отары, а потом пошли на турецкий Очаков, «и у Ачакова острог взяли и турок и татар побили и языки поимали». Очаковский санджак-бей «со многими людми» попытался было наказать неверных урусов, однако попал в устроенную Ржевским и казацкими атаманами засаду и понёс большие потери от пищального огня. На обратном пути из-под Очакова под Ислам-Керменом Ржевского попытался было перехватить сын и наследник Девлет-Гирея калга Мухаммед-Гирей, замещавший отца в Крыму во время его отсутствия. Да не тут-то было. Целых шесть дней Ржевский и его отряд бились с татарами огненным боем, и у «царевича ис пищалей поранил и побил людей многых», а напоследок отбили у калги его «стада конские» и, оторвавшись от ошеломлённых и растерявшихся татар, ушли вверх по течению Днепра «по Литовъской стороне», то есть по правому его берегу.

Татары вообще были очень чувствительны к набегам на их собственные улусы. Крымские ханы неоднократно жаловались литовским пограничным властям, да и самому великому князю на действия литовских пограничных военачальников (например, знаменитого черкасского старосты Остафея Дашкевича) и их людей. В общем, реакцию Девлет-Гирея на плохие вести из-под Ислам-Кермена было предугадать нетрудно. Правда, вернулся он домой, что называется, к шапочному разбору: неверных урусов и след простыл. Проспавшие же набег Ржевского мурзы и сам наследник престола, выгораживая себя, нарисовали перед ханом едва ли не апокалиптическую картину нашествия тьмочисленного воинства московитов, да так убедительно, что Девлет-Гирей запросил срочной помощи у султана. Правда, Сулейман Кануни, видать, лучше своего вассала осведомлённый о том, что же случилось в низовьях Днепра, отказался посылать воинов в Крым. Запаниковавший Девлет-Гирей от греха подальше засел за Перекопом, всё лето ожидая прихода новых отрядов русских воинских людей и не высовывая носа в таврическую степь.

Его ожидания отчасти оправдались. Появление Ржевского поспособствовало тому, что черкасский и каневский староста князь Д.И. Вишневецкий, чьи люди помогали Ржевскому в его действиях, решил перейти на службу к Ивану Грозному и послал атамана Михаила Еськовича в Москву с грамотой. В ней староста бил челом русскому царю, «чтобы его(Вишневецкого, а вместе с ним и его козаков — В.П.) государь пожаловал, а велел себе служить, а от короля из Литвы отъехал и на Днепре на Кортицком (на той самой знаменитой Хортице — В.П.) острову город поставил против Конскых вод у крымских кочевищ». И в подтверждение своих добрых намерений Вишневецкий со своими людьми 1 октября 1556 года напал на Ислам-Кермен, «людей побил и пушки вывез к собе на Днепр во свой город».

Тем временем Ржевский по дороге домой, в Путивль, перехватил в степи несколько татарских «загонов», решивших на свой страх и риск попытать счастья в людоловстве, побил-попленил их и отправил взятых языков в Москву. Там они показали, что из-за известий о появлении русских ратных людей в низовьях Днепра хан отказался от своего намерения сходить на государеву «украйну» и укрылся в Крыму, распустив войско, собранное было для набега.

И пришла осень

С началом осенних дождей и «беспуты» кампания 1556 года, пятая по счёту в «Войне двух царей», подошла к концу. Настало время подводить итоги. После неудачи большого похода 1555 года Москва попробовала выработать новую стратегию давления на Крым. И, похоже, днепровская «посылка» Матвея Ржевского в 1556 году как важнейший элемент этой новой стратегии, которую так и тянет назвать стратегией непрямых действий, дала неплохой результат. Доставленные путивльским наместником сведения оказались чрезвычайно ценными. Когда в январе 1557 года к Исмаил-бию отправилось очередное русское посольство, то оно повезло ногайскому династу послание Ивана Грозного. А в том послании царь сообщал «Смаиль-князю», что «государя нашего дорога найдена х Крыму Днепром, и та дорога добре добра (выделено автором). Возможно ею государю нашему всякое свое дело над Крымом делати, как хочет». Теперь дело оставалось только за взаимной договорённостью о походе против Девлет-Гирея.

О серьёзности планов Ивана свидетельствует и тот факт, что по зимнику на Псел, туда, где Матвей Ржевский по весне 1556 года строил свои струги, были доставлены необходимые материалы и к весне 1557 года был возведён «на Днепре на устьи реки Пслы» Псельский город. Впервые он упоминается в письме Сигизмунда II Девлет-Гирею в мае 1557 года, а первая запись о назначении туда воевод в русских разрядных книгах датируется 7066 годом, то есть 1557–1558 годами. Эта крепость должна была сыграть роль передовой базы для русских войск, которым предстояло действовать на Днепре. Псельскому городу, похоже, отводилась та же роль, что и возведённому в своё время Василием III Васильсурску. Ну а Свияжском в этой «пьесе» должен был стать укреплённый городок Вишневецкого на Хортице, на самых что ни на есть ближних подступах к Крымскому юрту. Да что там на подступах — в собственно владениях хана. Во всяком случае, именно так расценил эти шаги московского государя Сигизмунд II, выражая обеспокоенность возведением этих крепостей в письме своему крымскому «брату». Здесь, кстати, стоит заметить, что в Вильно рассматривали низовья Днепра как свои владения. Появление здесь русских служилых людей было воспринято в литовской столице весьма неприязненно — вплоть до того, что литовские «полские» казаки получили указание учинять всякие шкоды московским ратникам и препятствовать их закреплению в тех местах.

Набег Ржевского и людей Вишневецкого поспособствовал изменению расстановки сил и в самом крымском юрте. В конце 1556 года в Москву прибыло крымское посольство с купцами и отпущенными «на окуп» русскими детьми боярскими, попавшими в плен в сражении под Судьбищами в 1555 году. Послы передали русскому царю грамоту «царя» крымского, в которой тот писал, что он «всю безлепицу отставил, а царь бы и великий князь с ним помирился крепко, и послов бы промеж собою добрых послати, которые бы могли промеж их любовь зделати, и было бы кому верити». Почему хан вдруг заговорил такими умильными словами, стало ясно из грамоты русского посла в Крыму Ф. Загряжского. Он писал в Москву, что хана сильно напугали, во-первых, действия казаков Ржевского, а во-вторых, взятие Ислам-Кермена Вишневецким. Ну а в-третьих, продолжал посол, черкасский князь Сибок, который недавно вместе со своей братьей бил челом Ивану о принятии его под высокую руку московского государя, отнял у Девлет-Гирея два городка на Кубани. И в довершение всех бед, от татарского царевича Тохтамыша, потомка хана Ахмата, выехавшего в Москву «из Нагаев», стало известно, что в самом Крыму возник заговор: некоторые татарские аристократы, недовольные неудачами хана, решили сместить его и посадить на освободившийся стол его, Тохтамыша. Хан, по словам царевича, «уберегся», и тот был вынужден бежать из Крыма. Однако эта весть была воспринята в Москве как свидетельство растущей напряжённости внутри крымской правящей элиты, а значит, взятый курс был верен. Нужно было «дожимать» хана. Война продолжалась.

---

Источники и литература:

1. Виноградов, А.В. Русско-крымские отношения в 50-е — вторая половина 70-х годов XVI века / А.В. Виноградов. — Т. I. — М., 2007.
2. Документы по истории Волго-Уральского региона XVI–XIX веков из древлехранилищ Турции. — Казань, 2008.
3. Зайцев, И.В. Астраханское царство / И.В. Зайцев. — М., 2006.
4. История внешней политики России. Конец XV — XVII век (От свержения ордынского ига до Северной войны). — М., 1999.
5. Книга посольские метрики Великого княжества Литовского. — Т. 1. — М., 1843.
6. Курбский, А. История о делах великого князя московского / А. Курбский. — М., 2015.
7. Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича. Александро-Невская летопись. Лебедевская летопись // Полное собрание русских летописей. — Т. XXIX. — М., 2009.
8. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью // Полное собрание русских летописей. — Т. XIII. — М., 2000.
9. Милюков, П.Н. Древнейшая разрядная книга официальной редакции (по 1565 г.) / П.Н. Милюков. — М., 1901.
10. Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. — Т. II (1533–1560) // СбРИО. — Вып. 59. — СПб., 1887.
11. Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. — Т. III (1560–1571) // СбРИО. — Вып. 71. — СПб., 1892.
12. Посольские книги по связям России с Ногайской ордой (1551–1561 гг.). — Казань, 2006.
13. Разрядная книга 1475–1598 гг. — М., 1966.
14. Разрядная книга 1475–1605 гг. — Т. I. Ч. III. — М., 1978.
15. Разрядная книга 1475–1605 гг. — Т. II. Ч. I. — М., 1981.
16. Скрынников, Р.Г. Царство террора / Р.Г. Скрынников. — СПб., 1992.
17. Флоря, Б.Н. Иван Грозный / Б.Н. Флоря. — М., 2003.
18. Хорошкевич, А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI в. / А.Л. Хорошкевич. — М., 2003.

https://warspot.ru/13460-voyna-dvuh-tsarey-put-k-moryu

Хотя в 1557–1558 годах и не удалось добиться решающего перелома в ходе «Войны двух царей», в Москве не теряли надежды. Всё-таки ситуация в Ногайской Орде постепенно стабилизировалась, а расстановка сил в политической борьбе в Вильно как будто позволяла рассчитывать на то, что тамошние сторонники союза с Москвой против Крыма одержат верх. Тогда можно будет добиться замирения с литовцами и договориться с ними о совместном выступлении против басурман. Как-никак, успешные действия русских ратных людей в низовьях Днепра без поддержки литовских пограничных военачальников были бы по меньшей мере затруднительными. В общем, несмотря на все проблемы, в будущее московский царь смотрел с оптимизмом.

Планов громадьё

План кампании 1559 года на крымском фронте, разработанный в Разрядном приказе и одобренный на заседании Боярской думы, предусматривал нанесение ударов по крымскому юрту с двух сторон: с северо-запада, со стороны Днепра, и с северо-востока, со стороны Дона. Оба направления были к этому времени довольно хорошо изучены и освоены: днепровское — благодаря действиям Матвея Ржевского, а за донское нужно было сказать спасибо донским казакам, сполна отработавшим получаемое ими регулярно государево хлебное и пороховое жалованье.

В феврале Иван Грозный «отпустил» на Дон сына боярского И.М. Вешнякова, своего постельничего, со «многими людми». Вешнякову было поручено, во-первых, «крымские улусы воевати, которые блиско Дону и которые кочюют у моря около Керчи», а во-вторых, сыскать на Дону удобное место, где можно было бы возвести государеву крепость «для того, чтоб из того города блиско ходить их Крыму воевати» — а заодно и присматривать за ногаями. Тогда же на Донец отправился и Вишневецкий с заданием «приходить на крымскиа улусы, суды поделав, от Азова пот Керчь и под иныя улусы». На Днепр же был отправлен по зимнему пути отличившийся в Ливонии окольничий Д.Ф. Адашев с наказом дело государево «беречи на Днепре и промышляти на Крымъскыя улусы».

Составляя для него рать, Иван не поскупился. Если верить Курбскому, то у брата всесильного временщика было ни много ни мало, а целых 8 000 ратников. Если Курбский по своему обыкновению и преувеличил наряд сил, выделенных Даниле Адашеву, то не слишком сильно, если посчитать вместе как кошевых, так и бойцов. На этот случай рать была расписана на три полка с пятью воеводами и состояла не только из украинных детей боярских, но ещё и из казаков и по меньшей мере из двух приказов стрельцов голов Якова Бундова и Василия Пивова. В походе участвовал в качестве головы и Матвей Ржевский — для него это был уже третий поход в низовья Днепра.

Судя по всему, операции в низовьях Днепра и Дона носили вспомогательный характер и призваны были обеспечить условия для большого выхода в Поле войска с самим царём во главе. 11 марта 1559 года

«пригово­рил царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии з братом своим со князь Володимером Ондреевичем и со всеми бояры, как ему против своего недруга крымского Девлит Гирея царя стоять и как ему сво­их украин беречь, а самому государю для своего дела и земского быть готову, а брату ево князь Володимеру Ондреевичю быти с ним, государем, готову же».

Согласно подготовленной в Разрядном приказе росписи полков на «берегу» — в Коломне, Кашире, Зарайске, Тарусе и Калуге — должны были развернуться не пять, как обычно, а шесть полков с увеличенным против прежнего числом воевод — 18, ещё один воевода был при наряде. Командование ратью было поручено первейшему человеку в русской военной иерархии того времени — князю И.Д. Бельскому. Насчитывала эта рать порядка 40 000 «сабель» и «пищалей», без учёта кошевых и посошных людей — примерно столько же (или чуть больше), сколько спустя четыре года выставит Иван в знаменитую Полоцкую кампанию. После того, как было завершено развёртывание полков по «берегу», второй воевода Большого полка, князь М.И. Воротынский, вместе с одним из воевод старицкого князя Владимира Андреевича получил приказ «итти на Коширу, а с Коширы итти на Дедилов, а з Дедилова на Поле мест розсматривать, где государю царю и великому князю и полком стоять». Степень важности этой экспедиции можно оценить по тому, что назначенный её главой князь М.И. Воротынский в русской военной иерархии того времени был третьим номером, идя вслед за князем И.Ф. Мстиславским.

Дела посольские

Все эти военные приготовления сопровождались интенсивной дипломатической деятельностью. Не прекращался обмен посольствами и грамотами между Иваном и Исмаил-бием. В октябре 1558 года царь отписывал в Орду, что по его повелению будет отпущено бию из Астрахани «запасу сто четверти муки да дватцать четвертие круп, да дватцать четверти толокна». И ещё, ежели бий поставит городок для «бережения» от «крымского», то будет ему «стрелцов на береженье на всякои месец по пятидесят человек на своем корму. А переменяти есмя стрелцов велели по месецом тово для, чтобы им истомы не было». Более того, Иван пообещал Исмаилу, что «почаешь на собя которых недругов, и мы тебе тогды велели дати стрелцов, сколко тебе надобе, как бы тебе мочно от своих недругов уберечися».

В апреле 1559 года, отправляя к Исмаилу своего посланника Е. Мальцева, Иван наказывал передать бию, что миссия Вешнякова заключается, во-первых, в том, чтобы воевать крымские улусы, что кочуют в Подонье и в Приазовье; а во-вторых, в том, чтобы высмотреть место для строительства городка на Дону как опорной базы для продолжения войны с крымцами и для «бережения» ногайских улусов от крымских набегов.

На этот раз царь не настаивал, как прежде, на том, чтобы Исмаил присоединился к нему в операциях против Девлет-Гирея. У Ивана и его советников возникла новая идея относительно состава союза против Крыма. Раз Исмаилу не с руки активно участвовать в «Войне двух царей», то, быть может, стоит попытаться заручиться поддержкой наследственного врага — великого князя литовского и короля польского Сигизмунда II, сделав ему предложение, от которого он не сможет отказаться? В самом деле, литовское пограничье издавна страдало от татарских набегов, и влиятельная промосковская партия при литовском дворе вполне могла оказать давление на Сигизмунда с тем, чтобы тот внимательно выслушал предложение Москвы и пошёл ей навстречу. А предложение это было более чем щедрым. Принимая в марте 1559 года литовское посольство, всесильный временщик А. Адашев от имени Ивана Грозного заявил: если брат наш, Жигимонт Август, король польский и великий князь литовский, желает промышлять о добре христианском и готов прислать к нему, Ивану, своих великих послов с тем, чтобы учинить вечный мир и добрую смолву ради избавления христиан от неверных, то он, Иван, готов ради такого случая отказаться от «прародителевых своих отчин, города Киева и иных городов русских, для доброго согласья». Король же, по словам Ивана, взял бы да ради столь великого дела со своей стороны «прежние зашлые дела отставил», потому как «толко те дела воспоминати, ино доброе дело на избаву христьяном не зделати». Заключив же вечный мир, развил идею своего государя Адашев, можно было бы соединёнными усилиями обрушиться на крымского «царя», освободив навсегда христиан от угрозы с его стороны.

Ради того, чтобы освободить себе руки на случай кампании в Поле, Иван пошёл даже навстречу предложению датских дипломатов и 12 апреля 1559 года на прощальной аудиенции заявил им, что он согласен дать ливонцам перемирие сроком на шесть месяцев — с 1 мая по 1 ноября. И перемирие вскоре было заключено. Ливонцы получили передышку, которую они использовали для того, чтобы поднакопить силёнок и осенью 1559 года снова вернуть себе Юрьев-Дерпт. Но пока в Москве об этом не догадывались, готовясь к продолжению войны с крымским «царём».

Большой поход в Поле?

Надежды сторонников замирения с Литвой и продолжения наступления на Крым не оправдались. Щедрое предложение Ивана Грозного литовские послы не услышали. Действуя согласно полученным инструкциям, они отказались рассматривать русский проект и его условия. Более того, они потребовали в обмен на «вечный мир» Смоленск («без отданья Смоленска никак миру вечного не делывати») и ряд других городов, утерянных прежде в ходе противостояния с Москвой, а также невмешательства в ливонские дела. Глава посольства, воевода подляшский и староста минский В. Тышкевич, ещё и подлил масла в огонь, заявив, что в Литве не верят в искренность намерений московского государя. По его словам, поскольку «крымской голдует туретцкому, и турецкой за крымского на государя нашего наступит, а государь ваш тогды государю нашему не поможет, ино то государю нашему и до конца своя вотчина изгубити». И вообще, как только Иван одолеет Девлет-Гирея, «и вам не на ком пасти, пасти вам на нас». А что до клятв и обещаний, то, заявил посол, «толко б чему образцов не было, и в том бы покладывали на душу, а то образцы в лицех: и отец израдил, и дед израдил».

Реакцию Ивана IV на эти слова предугадать нетрудно. Оскорблённый царь буквально взорвался от гнева. Раз Сигизмунд не только не готов отказаться от своих претензий на то, что ему не принадлежит, но ещё и «на всякой год (…) в Крым посылает дань и дары великие, накупая его на православие» и «о христьянстве не радит», то и «нам тех своих вотчин старинных брату своему поступитися непригоже». И напоследок Адашев заявил от имени своего государя литовцам:

«Перемирия нам прибавливати ныне непригоже, додержим перемирье до сроку по перемирным грамотам; а вперед меж нас Бог разсудит правду и неправду (выделено автором), чьим хотеньем кровь христьянская учнет проливатися…».

Отправив «безделных» послов домой ни с чем, Иван и его советники всё же не оставили надежды, что Сигизмунд образумится и пойдёт навстречу своему «брату». Складывается впечатление, что царь, вознамерившись выйти в Поле, ждал вестей с Дона, с Днепра и в особенности из Вильно — а ну как вдруг настроения в литовской столице переменятся, и Литва хотя бы не будет препятствовать русским в их наступлении против Крыма и займёт благожелательный, как прежде, нейтралитет?

Вишневецкий на Дону

Пока в Москве расставляли полки на «берегу» и готовились к большому выходу в Поле, ожидая вестей из Вильно, события на Дону и на Днепре развивались своим чередом. Первым сообщил о своих действиях Вишневецкий. В апреле он прислал в Москву гонца с грамотой и 14 пленными татаринами. В грамоте князь сообщал, что он «побил крымцов на Яйдаре близко Азова (относительно, конечно, потому что если речь идёт о реке Айдар, то это где-то на территории нынешней Луганской области Украины — В.П.); было их полтретьяста человек, а хотели ити под Казанские места войною, и князь Дмитрей их побил на голову, а дватцать шесть живых взял, и государю четырнатцать прислал, и двенатцать в вожи у собя оставил».

О том, куда направился дальше Вишневецкий и куда его завели татарские вожи, сообщают, как ни парадоксально, турецкие источники. Из османских документов следует, что в конце апреля – начале мая 1559 года князь («Дмитрашка», как его называли турки) во главе большого войска напал на Азов и едва не взял город, который обороняли всего две сотни янычар. Лишь подход кочевавших под Азовом ногаев мирзы Гази Урака, старинного врага Исмаил-бия, и поддержка стоявшей на рейде Азова османской эскадры позволили туркам отбиться от «Дмитрашки» и его людей.

Спустя два месяца упорный князь сумел прорваться из устья Дона в Азовское море и атаковал Керчь, но и на этот раз подход османской эскадры сорвал его замысел. Преследуемый турецкими галерами, Вишневецкий отошёл к Азову, а затем поднялся вверх по течению Дона. Здесь, на некотором удалении от Азова, он заложил острог, намереваясь перезимовать. Кстати, если верить османскому «адмиралу» Али Рейсу, командовавшему турецкой эскадрой в Азовском море, ему удалось не допустить соединения «Дмитрашки» с 4-тысячным отрядом неверных, которые спускались к нему с севера по Дону. Очевидно, что туркам удалось воспрепятствовать соединению отряда Вишневецкого с ратью Вешнякова. Это, судя по всему, предопределило неудачу князя в Приазовье — и, видимо, молчание русских летописей относительно результатов похода Вишневецкого.

А Адашев на Днепре

Долго не было вестей от посланного на Днепр Адашева. Наконец, в июле от него прибыли гонцы, князь Ф.И. Хворостинин и сын боярский С. Товарищев, с победной реляцией. В доставленной ими грамоте Адашев сообщал царю и боярам, что по их наказу, изготовив «суды», он со своими людьми сплавился по Днепру и подступил к Очакову. Здесь русские ратные люди взяли на абордаж османскую «каторгу», находившихся на ней «турок и татар побили, а иных людей поимали с собою в вожи». Заполучив проводников, русские двинулись дальше «и пришли на Чюлю остров на море и тут на протокех другои карабль взяли и тех всех людеи в вожи же с собою поимали».

Затем нападению русской судовой рати подвергся «Ярлагаш остров» — Джарылгач в Чёрном море. Здесь русские побили и взяли в качестве трофеев «многие верблужия стада». Потом воины Адашева двинулись дальше и, высадившись на крымский берег в 15 верстах (16 км) от Перекопа, разделились на несколько отрядов и «пришли на улусы, на сидячих людей», не ожидавших нападения. Успех сопутствовал русским. Как писал летописец, передавая слова Адашева, «дал Бог повоевали и поимали многие улусы, и многих людеи побили и поимали, и которые татарове собрався приходили на них, и тех многих ис пищалеи побили», после чего отступили морем на «Озибек остров».

Неожиданный рейд Адашева навёл на татар немалый страх и панику. Как писали Ивану с Днепра,

«коли Данило (Адашев — В.П.) с моря приходил на улусы, и тогды у них страх великой от царя и великого князя приходу, и все бегали в горы, чаяли, что государь пришол. И вперед на них страх великой от государя: с моря и с Поля многими месты приход на Крым, уберечися им нелзе. И всею землею приходили ко царю, чтобы ся с царем и великим князем помирил».

Отпустить Адашева просто так хану было нельзя, иначе он терял лицо, а его авторитет неизбежно падал со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хан с трудом собрал своё воинство — многие татары отнюдь не торопились выступать под ханские бунчуки, «прииде бо на их от Божиа промысла и от царя православного государя нашего страх»: своя рубашка ближе к телу, надо свой улус спасать от неверных урусов — и двинулся в погоню.

Адашев тем временем вышел обратно к Очакову, где отпустил пленных турок к тамошнему аге и санджакбею, наказав им передать, что «царь и государь посыла воевати недруга своего Крымского царя улусов и вперед на Крым дороги проведывати, а с Турским государь наш в дружбе и воевати его не велел». Турки не решились препятствовать Адашеву. Более того, они снабдили его провиантом на обратный путь до Монастырского острова. Надо полагать, османы думали лишь о том, чтобы он поскорее убрался прочь из-под Очакова, а то, не приведи Аллах, ещё будет штурмовать городок, взыскуя ясыря и животов.

Во время подъёма вверх по Днепру Адашева и попытался перехватить Девлет-Гирей. Однако хан не слишком преуспел в своих деяниях. «Царь Крымской учал на них приходити во многых тесных местех и не доспе им ничтоже», тогда как русские, согласно адашевской реляции, «их (татар — В.П.) везде побивали». «Царю» не удалось перехватить Адашева ни на днепровских «перевозах»-переправах, ни на порогах. Окольничий благополучно вышел на Монастырский остров, где и разбил свой лагерь. Здесь воевода узнал от беглого полоняника Фёдора Ершовского, что крымский «царь» шесть недель ходил за русскими, да всё безуспешно — «Бог его нехотениа злово не исполни». Теперь же хан со всем своим «собранием», с крымскими и ногайскими людьми, хотел напасть на лагерь Адашева на Монастырском острове.

Обеспокоенный Адашев немедля выслал навстречу хану разведку. Вскоре станичный атаман Нечай Ртищев сообщил ему, что он и его люди наехали на ханское становище в 15 верстах (16 км) от Монастырского острова, да только оно оказалось пустым и уголья костров уже остыли. Как только Федька Ершовский бежал из ханского лагеря, «царь» немедля свернул свои шатры и поворотил домой. На обратном пути хан принял меры предосторожности: на всякий случай, если вдруг Иван Грозный пришлёт Полем воевать его улусы своих ратных людей, Девлет-Гирей приказал выжечь степь, «не пущая воевод московских в землю».

Надежда умирает последней

Увы, вести с Днепра лишь подсластили горькую пилюлю. Все расчёты Ивана и его советников на некое соглашение с Литвой пошли прахом. Сигизмунд II вовсе не намеревался заключать «вечный мир» на тех условиях, которые ему предложил его русский «брат», а условия самого Сигизмунда были совершенно неприемлемы для Москвы. Не дождавшись «гончика» из литовской столицы, Иван сам отправил к Сигизмунду посланца Романа Пивова. Гонец должен был передать Сигизмунду недовольство московского государя продолжавшейся «малой» войной на русско-литовском пограничье. Любопытная деталь: в наказе говорилось, что литовские «черкасы» нападают на окрестности Псельского города и угоняют коней у русских ратных людей, которые действовали в низовьях Днепра. Государевы ратные люди стоят на Днепре, должен был передать Сигизмунду посланец слова своего господина, «берегут христьянство от татар, и в том стоянье государя нашего на Днепре не одним государя нашего людем оборона, и королевой земле защита». Потому и «за такую христьянскую оборону пригоже было государя нашего людей чтити». Вместо этого «королевы казаки», нападая на русских, помогают татарам. В таком случае «вперед как добру быть?».

К середине лета в Москве поняли, что рассчитывать даже на благожелательный нейтралитет, не говоря уже о помощи и тем более союзе в борьбе против крымского «царя», нет смысла. В большой игре в Восточной Европе Вильно окончательно сделало ставку на всемерное содействие хану в его противостоянии с Москвой, рассчитывая тем самым ослабить обе стороны и под шумок решить самый важный и волновавший последнего Ягеллона вопрос: как ловчее «инкорпорировать» Ливонию?

Пышные празднества, учинённые в русской столице после прибытия гонца от Адашева, были призваны замаскировать печальную реальность: в войне с Крымом приходилось рассчитывать только на себя. Для выработки новой стратегии нужно было взять паузу, всё хорошенько осмыслить и обдумать. Отсюда и все последующие шаги Ивана и Боярской думы. На Монастырский остров к Даниле Адашеву со товарищи царь послал князя Ф.М. Лобанова-Ростовского «с своим жалованием, з золотыми» и с повелением возвращаться домой, оставив на Днепре часть своих людей беспокоить ханские улусы угрозой набегов. Аналогичное указание получил и Вешняков. Оба воеводы в сентябре прибыли к Ивану, который в это время совершал поездку в Троице-Сергиев монастырь, и были пожалованы царём за их верную службу.

К этому же времени завершилась и эпопея с развёртыванием большой армии на «берегу». В июле в полках была объявлена тревога: сторожи донесли, что в Поле объявились татары. Полки всели в седло. Иван «отпущал» бояр и воевод, которые выступили в Поле и, «прошед Тулу», встали «за Дедиловым, на Шивороне». Видимо, они расположились там, где сыскал для них место князь М.И. Воротынский, примерно в 120 верстах (128 км) южнее Серпухова. В Серпухов были переброшены дополнительные силы, а сам Иван со своим двором изготовился к походу вместе с двоюродным братом, князем Владимиром Старицким, и новокрещёными черкесскими князьями Иваном Амашуком и Василием Сибоком с их людьми.

Однако вестей с Поля о приближении «царя» не поступило. Свой выход из столицы навстречу супостату Иван отменил, а воевода Большого полка князь И.Д. Бельский получил наказ провести большой смотр собравшегося воинства и выслать ещё дальше в Поле «лехкую рать», чтобы проведать о намерениях татар.

Стояние полков под Дедиловом закончилось 23 августа, когда стало окончательно ясно, что хан так и не решился вылезти за укрепления Ферах-Кермана (так татары называли Перекоп), и сколь-нибудь крупных отрядов татар в степи нет. Держать дальше огромное войско в Поле было бессмысленно, ратники устали, и 23 августа «царь и великий князь велел з Дедилова воеводу князя Ивана Дмитреевича Бельсково отпустить и всех бояр и воевод отпустить, а на Дедилове велел государь оставить бояр и воевод князя Петра Ондреевича Булгакова да Петра Васильевича Морозова». Кампания 1559 года закончилась.