Поляком можешь ты не быть. Русский ответ на польский вопрос. Часть 4
Подход двух империй к решению польского вопроса коренным образом отличался от германо-прусского курса на деполонизацию. Если Австро-Венгрия предпочитала поляков ассимилировать, то Россия – выделить им отдельную «квартиру» по типу финской.
Венский вальс танцуют в Кракове
Для Австро-Венгерской империи Габсбургов, по сути, лишь наполовину немецкой, польский вопрос стоял отнюдь не так остро. Но и в Вене не питали иллюзий в его отношении. Конечно, Габсбурги свели к разумному минимуму экономическое и культурное притеснение польского населения, однако предельно жёстко ограничили все политические инициативы: любое движение польских земель к началам автономии, не говоря уже о независимости, должно было исходить из Вены.
Наличие многочисленного польского коло в парламенте Галиции, лицемерно названном сеймом, нисколько не противоречило этой линии: внешние приметы «конституционности» носили откровенно декоративный характер. Но надо помнить, что в Вене, при всей жажде к самостоятельной политике, к примеру, на Балканах, а значит, и в отношении собственных подданных — славян, всё же слегка побаивались берлинского союзника.
Тот же постоянно нервно реагировал на любые шаги даже не в пользу славянского населения двуединой монархии, а на те, что хотя бы не ущемляли славян. Дело нередко доходило до прямого давления, и не только по дипломатическим каналам. Так, ещё в апреле 1899 г. Гольштейн (1) от лица германского МИДа считал возможным прямо угрожать Австро-Венгрии, если она не будет усиливать антиславянский курс во внутренних делах и попытается самостоятельно искать сближения с Россией. Угрожать тем, что Гогенцоллерны могут скорее договориться с Романовыми и просто поделить владения Габсбургов между собой (2).
Но, по всей видимости, это была только угроза. Реальная её сторона выражала собой стремление германского империализма под прикрытием пангерманских лозунгов аннексировать австрийские земли вплоть до Адриатики, а остальные включить в пресловутую Mitteleurope. Надо сказать, что давить впрямую на Франца-Иосифа не решался даже бесшабашный Вильгельм II. Однако в польском вопросе это, судя по всему, не очень и требовалось. Престарелый австрийский монарх вообще-то мало чем отличался в своём отношении к «гонористым» полякам от двух других императоров, куда более молодых и куда более жёстких – Николая Романова и Вильгельма Гогенцоллерна.
В конце концов, именно с его подачи даже Краков был лишён не только республиканского статуса, но и минимальных привилегий. Проекты с коронацией кого-нибудь из Габсбургов в Кракове или Варшаве, на первый взгляд очень лестные для подданных, явно меркнут перед такими конкретными шагами в противоположном направлении. Ликвидация автономии в Галиции была тем более обидной для поляков на фоне особого статуса, обретённого в 1867 г. Венгрией.
Но ещё большим анахронизмом оказалось упорное нежелание Шёнбрунна уже в 1916 г., буквально за несколько дней до кончины Франца-Иосифа, включать «свои» польские земли в созданное экспромтом Польское королевство (3). Ту часть Польши, которая по разделам досталась Габсбургам (Галиция и Краков), никак нельзя считать бедной. Уголь Краковского бассейна, Величкинские соляные промыслы, достаточно много нефти и отличные возможности для развития гидроэлектроэнергетики – даже в наше время неплохой потенциал, а уж в XIX — начале XX века и вовсе.
Но для австрийцев это была беспросветная провинция, «хинтерланд», куда надо сбывать промышленные товары из Богемии и Верхней Австрии. Относительно нормальное развитие началось в 1867 году с введением польской администрации, но географический барьер – Карпаты и таможенная граница с Россией продолжали играть свою негативную роль. Тем не менее, сам факт польского управления привлёк в Краков тысячи людей, прежде всего интеллигенции. Однако и она под впечатлением галицийских свобод даже не помышляла об отрыве от Вены.
Более того, именно на центральную власть делали ставку поляки в своём противостоянии с восточнославянским населением края – украинцами и русинами. Своеобразие положения поляков в Галиции, которые в большинстве своём вряд ли верили в перспективу «третьей» короны, отразилось на довольно высокой популярности социал-демократов, умело приготовивших политический коктейль из национальных и откровенно левацких лозунгов. Именно из их числа вышел будущий вождь освобождённой Польши Юзеф Пилсудский.
Независимость? Это балласт
Стоит ли удивляться, что подавляющее большинство самостоятельных польских политиков в 10-е годы XX века, а некоторые политики и раньше, так или иначе сделали ставку на Россию. Известный польский юрист, умеренный социалист Людвиг Крживицкий признал: «…национал-демократия уже в 1904 г. отбрасывает требование независимой Польши как ненужный балласт. Польская социалистическая партия начинает говорить только об автономии Общественное настроение продвинулось даже ещё дальше. Доверие к России было настолько сильно, что не без основания немногочисленные группы, сохранившие ещё старую позицию, жаловались на то, что в Польше происходит примирение самого худшего рода — примирение со всем русским обществом».
И дело тут даже не в том, что две трети польских земель находились под властью Романовых – это как раз было одной из причин откровенно антироссийской позиции радикалов, таких как Пилсудский. Просто именно в России, где поляки даже в 1905 году так и не пошли на открытое революционное выступление, вопрос о независимости Польши успел по-настоящему назреть, причём не только «подспудно», как сказано выше.
В течение нескольких лет он широко и открыто обсуждался и в прессе, и в Государственной Думе. Практически любой законодательный акт, будь то вопрос о земстве или известный «столыпинский» проект выделения Холмщины, при обсуждении сразу заново выдвигал на повестку дня польский вопрос в целом. В первую очередь затрагивалась тема автономии, и это несмотря на малочисленность польского коло даже в первой Думе (37 депутатов), не говоря о следующих, где польских депутатов становилось все меньше (4). Пусть самого слова «автономия» депутаты, удостоившиеся однажды за него персонального окрика от царского дядюшки великого князя Владимира Александровича, боялись, как огня. Ведь, в реальности, а не на бумаге, идеи политического, культурного и экономического обособления – это и есть автономия.
Польское коло в каждом новом созыве Государственной Думы (показан состав III и IV созыва) имело всё меньше мест
За полстолетия после трагических событий 1863 года готовность дать Польше как минимум широкую автономию, а как максимум — собственную корону, лучше всего — в унии с романовской, отчётливо осознали и многие русские либерально настроенные политики. Хорошо известные слова князя Святополк-Мирского: «России Польша не нужна», открыто сказанные в Госсовете уже во время войны, задолго до того не раз звучали из уст политиков и в светских салонах, и в частных беседах.
Российские верхи, разумеется, хранили в отношении Польши «генетическую память» о национально-освободительных восстаниях 1830-31 и 1863 гг. (5). Однако невысокая революционная активность поляков в 1905-07 годах заставила по-иному взглянуть на Польшу уже не только либералов. Консерваторы, ранее категорически отвергавшие идею «свободной» Польши, в дни мировой войны фактически приняли её, хотя и по-своему. Эту позицию озвучил в русско-польском совещании премьер И. Горемыкин, которого в либерализме никак не заподозришь: «есть Познань и т.д., есть автономия, нет Познани, нет и автономии» (6). На что, впрочем, тут же получил резонное возражение от И.А. Шебеко – польского члена Госсовета: «Неужели решение польского вопроса может ставиться в зависимость от удачного исхода войны?» (7).
Самодержец из рода Романовых с 1815 года, после Венского конгресса, среди множества своих титулов носил ещё и титул царя Польского, – пережиток абсолютизма, за который стыдно не только перед своими доморощенными либералами, но и перед «демократическими» союзниками. Однако, когда перед Россией во весь рост встала перспектива схватки с Германией и Австрией, на первый план было решено выдвигать общие антинемецкие интересы. Нет, такое решение принимал не император, не Совет министров и даже не Дума, только – военная разведка.
Но и это значило очень многое. Разведчикам всецело доверял будущий русский верховный главнокомандующий – великий князь Николай Николаевич, в то время главнокомандующий Санкт-Петербургского военного округа и фактический глава военной партии. А она в последние предвоенные годы, пожалуй, имела больше влияния, чем все политические партии, вместе взятые. Именно великий князь, по свидетельству мемуаристов, ссылающихся на его адъютанта Коцебу, не раз заявлял, что немцы успокоятся только тогда, когда Германия, «поверженная раз и навсегда, будет разделена на маленькие государства, забавляющиеся своими собственными крошечными королевскими дворами» (8).
Не Хелм, а Холм, не воеводство, а губерния
С высоты императорского престола великодержавникам разрешили обратить свой пыл против главного врага – Германии. Царь, под впечатлением пророссийской программной работы лидера польских национал-демократов Романа Дмовского «Германия, Россия и польский вопрос», решился «дозволить» в достаточно широком масштабе пропаганду польско-русского сближения на антигерманской основе. Неославистские круги рассчитывали таким образом укрепить в Царстве Польском позиции сторонников монархической унии с Россией и использовать сближение с поляками в качестве орудия ослабления своего соперника на Балканах – Австро-Венгрии.
Программную работу идеолога польского национализма, вполне лояльную к России, выпустили у нас только через 100 с лишним лет
Разыграть «польскую карту» российские верхи не в последнюю очередь решили потому, что накануне войны в русской Польше ощущалось успокоение. Более того, на фоне антинемецких настроений в Царстве складывалась и достаточно благоприятная экономическая ситуация. Так, темпы промышленного роста в польских губерниях были выше, чем в Великороссии, столыпинские аграрные преобразования, несмотря на бесцеремонную русификацию, нашли в Польше благодатную почву.
Характерно, что сам премьер придерживался сугубо националистических взглядов, называя поляков «слабой и недееспособной нацией» (9). Однажды в думе он резко осадил того же Дмовского, заявив, что почитает за "высшее счастье быть подданным России". Не слишком ли жёстко с учётом, того, что в апреле 1907 г. 46 польских депутатов во II Думе с подачи именно Дмовского выдвинули свои весьма и весьма лояльные предложения для разрешения польского вопроса?
П.А. Столыпин. Сильный премьер не особо церемонился со "слабыми" нациями
Впрочем, в такой лояльности к царской власти польское коло было не одиноко. И украинская громада, и депутаты от литовской демократической партии стремились исключительно к автономии областей расселения представляемых ими народов в пределах единой Российской империи. Уже после смерти Столыпина в гминах разрешили преподавание на польском языке, а православная церковь оставила попытки экспансии в великопольских землях.
Аппетиты Московской патриархии ограничились для начала «восточным территориями» (при Сталине их хотя бы для приличия назовут Западной Украиной и Западной Белоруссией). В эту стратегию очень удачно вписалось создание Холмской губернии, которую чаще называли на русский манер «краем» и фактический перевод в состав великорусских земель Гродненской губернии.
Уже сама постановка этого вопроса в русском парламенте, абсолютно неспособном сделать что-либо реальное, вызвала «истерику» у лидеров польской фракции в Думе. Роман Дмовский и Ян Гарусевич прекрасно понимали, что думские дебаты – лишь формальность, и царь для себя давно всё решил. Но решил-то как раз с подачи православных иерархов.
Нельзя не отметить, что истинная подоплёка данного проекта была совсем иной – застолбить за собой «православные земли» в расчёте на будущее. Подстилать соломку стали не в последнюю очередь потому, что демократические союзники России регулярно будировали польский вопрос — на переговорах, при заключении «секретных соглашений», при составлении военных планов.
Что ж, если этого так хочется союзникам – извольте. «Разрешите польский вопрос!» – за год до войны патетически восклицал октябристский «Голос Москвы» заглавием своей передовицы. Естественно, не без ведома двора. И это — ведущий печатный орган партии, которая совсем недавно единодушно и всецело поддерживала великодержавные устремления Петра Столыпина. Выдающийся русский премьер в своей откровенной антипатии к Польскому коло в Думе и лично Роману Дмовскому не скрывал стремления «ограничить или устранить участие в выборах мелких и бессильных народностей». В Российской империи не надо было объяснять, кого здесь имел в виду Столыпин в первую очередь.
Впрочем, любые сдвиги в сторону послаблений для Польши периодически встречались российскими верхами в штыки. Так, после длительного и грамотно распропагандированного обсуждения, был благополучно отложен «до лучших времён» проект городского самоуправления для польских губерний.
Несмотря на то, что за него лично выступал премьер В.Н. Коковцов, сменивший Столыпина, 27 ноября 1913 г. Государственный Совет провалил законопроект, считая, что никаких подобного рода исключений для национальных окраин делать нельзя. По крайней мере, раньше русских земель самоуправление, даже в самом урезанном виде, нигде вводить нельзя. В результате непродолжительной аппаратной интриги уже 30 января 1914 г. Коковцов ушёл в отставку, хотя польская тема была лишь одной из многих причин этого.
Примечания:
1. Гольштейн Фридрих Август (1837-1909), советник Министерства иностранных дел, фактически заместитель министра (1876-1903).
2. Ерусалимский А. Внешняя политика и дипломатия германского империализма в конце XIX в., М., 1951 г., с.545.
3. Шимов Я. Австро-Венгерская империя. М., 2003, с.523.
4. Павельева Т.Ю. Польская фракция в Государственной Думе России 1906-1914 г. // Вопросы истории. 1999. №3. С.117.
5. Там же, с. 119.
6. АВПРИ, фонд 135, оп.474, дело 79, лист 4.
7. РГИА, фонд 1276, оп.11, дело 19, лист 124.
8. Цит. по Такман Б. Августовские пушки. М., 1999, с. 113.
9. «Россия», 26 мая/7 июня 1907 г.
10. Павельева Т.Ю. Польская фракция в Государственной Думе России 1906-1914 годов // Вопросы истории. 1999. №3. С. 115.
Венский вальс танцуют в Кракове
Для Австро-Венгерской империи Габсбургов, по сути, лишь наполовину немецкой, польский вопрос стоял отнюдь не так остро. Но и в Вене не питали иллюзий в его отношении. Конечно, Габсбурги свели к разумному минимуму экономическое и культурное притеснение польского населения, однако предельно жёстко ограничили все политические инициативы: любое движение польских земель к началам автономии, не говоря уже о независимости, должно было исходить из Вены.
Наличие многочисленного польского коло в парламенте Галиции, лицемерно названном сеймом, нисколько не противоречило этой линии: внешние приметы «конституционности» носили откровенно декоративный характер. Но надо помнить, что в Вене, при всей жажде к самостоятельной политике, к примеру, на Балканах, а значит, и в отношении собственных подданных — славян, всё же слегка побаивались берлинского союзника.
Тот же постоянно нервно реагировал на любые шаги даже не в пользу славянского населения двуединой монархии, а на те, что хотя бы не ущемляли славян. Дело нередко доходило до прямого давления, и не только по дипломатическим каналам. Так, ещё в апреле 1899 г. Гольштейн (1) от лица германского МИДа считал возможным прямо угрожать Австро-Венгрии, если она не будет усиливать антиславянский курс во внутренних делах и попытается самостоятельно искать сближения с Россией. Угрожать тем, что Гогенцоллерны могут скорее договориться с Романовыми и просто поделить владения Габсбургов между собой (2).
Но, по всей видимости, это была только угроза. Реальная её сторона выражала собой стремление германского империализма под прикрытием пангерманских лозунгов аннексировать австрийские земли вплоть до Адриатики, а остальные включить в пресловутую Mitteleurope. Надо сказать, что давить впрямую на Франца-Иосифа не решался даже бесшабашный Вильгельм II. Однако в польском вопросе это, судя по всему, не очень и требовалось. Престарелый австрийский монарх вообще-то мало чем отличался в своём отношении к «гонористым» полякам от двух других императоров, куда более молодых и куда более жёстких – Николая Романова и Вильгельма Гогенцоллерна.
В конце концов, именно с его подачи даже Краков был лишён не только республиканского статуса, но и минимальных привилегий. Проекты с коронацией кого-нибудь из Габсбургов в Кракове или Варшаве, на первый взгляд очень лестные для подданных, явно меркнут перед такими конкретными шагами в противоположном направлении. Ликвидация автономии в Галиции была тем более обидной для поляков на фоне особого статуса, обретённого в 1867 г. Венгрией.
Но ещё большим анахронизмом оказалось упорное нежелание Шёнбрунна уже в 1916 г., буквально за несколько дней до кончины Франца-Иосифа, включать «свои» польские земли в созданное экспромтом Польское королевство (3). Ту часть Польши, которая по разделам досталась Габсбургам (Галиция и Краков), никак нельзя считать бедной. Уголь Краковского бассейна, Величкинские соляные промыслы, достаточно много нефти и отличные возможности для развития гидроэлектроэнергетики – даже в наше время неплохой потенциал, а уж в XIX — начале XX века и вовсе.
Но для австрийцев это была беспросветная провинция, «хинтерланд», куда надо сбывать промышленные товары из Богемии и Верхней Австрии. Относительно нормальное развитие началось в 1867 году с введением польской администрации, но географический барьер – Карпаты и таможенная граница с Россией продолжали играть свою негативную роль. Тем не менее, сам факт польского управления привлёк в Краков тысячи людей, прежде всего интеллигенции. Однако и она под впечатлением галицийских свобод даже не помышляла об отрыве от Вены.
Более того, именно на центральную власть делали ставку поляки в своём противостоянии с восточнославянским населением края – украинцами и русинами. Своеобразие положения поляков в Галиции, которые в большинстве своём вряд ли верили в перспективу «третьей» короны, отразилось на довольно высокой популярности социал-демократов, умело приготовивших политический коктейль из национальных и откровенно левацких лозунгов. Именно из их числа вышел будущий вождь освобождённой Польши Юзеф Пилсудский.
Независимость? Это балласт
Стоит ли удивляться, что подавляющее большинство самостоятельных польских политиков в 10-е годы XX века, а некоторые политики и раньше, так или иначе сделали ставку на Россию. Известный польский юрист, умеренный социалист Людвиг Крживицкий признал: «…национал-демократия уже в 1904 г. отбрасывает требование независимой Польши как ненужный балласт. Польская социалистическая партия начинает говорить только об автономии Общественное настроение продвинулось даже ещё дальше. Доверие к России было настолько сильно, что не без основания немногочисленные группы, сохранившие ещё старую позицию, жаловались на то, что в Польше происходит примирение самого худшего рода — примирение со всем русским обществом».
И дело тут даже не в том, что две трети польских земель находились под властью Романовых – это как раз было одной из причин откровенно антироссийской позиции радикалов, таких как Пилсудский. Просто именно в России, где поляки даже в 1905 году так и не пошли на открытое революционное выступление, вопрос о независимости Польши успел по-настоящему назреть, причём не только «подспудно», как сказано выше.
В течение нескольких лет он широко и открыто обсуждался и в прессе, и в Государственной Думе. Практически любой законодательный акт, будь то вопрос о земстве или известный «столыпинский» проект выделения Холмщины, при обсуждении сразу заново выдвигал на повестку дня польский вопрос в целом. В первую очередь затрагивалась тема автономии, и это несмотря на малочисленность польского коло даже в первой Думе (37 депутатов), не говоря о следующих, где польских депутатов становилось все меньше (4). Пусть самого слова «автономия» депутаты, удостоившиеся однажды за него персонального окрика от царского дядюшки великого князя Владимира Александровича, боялись, как огня. Ведь, в реальности, а не на бумаге, идеи политического, культурного и экономического обособления – это и есть автономия.
За полстолетия после трагических событий 1863 года готовность дать Польше как минимум широкую автономию, а как максимум — собственную корону, лучше всего — в унии с романовской, отчётливо осознали и многие русские либерально настроенные политики. Хорошо известные слова князя Святополк-Мирского: «России Польша не нужна», открыто сказанные в Госсовете уже во время войны, задолго до того не раз звучали из уст политиков и в светских салонах, и в частных беседах.
Российские верхи, разумеется, хранили в отношении Польши «генетическую память» о национально-освободительных восстаниях 1830-31 и 1863 гг. (5). Однако невысокая революционная активность поляков в 1905-07 годах заставила по-иному взглянуть на Польшу уже не только либералов. Консерваторы, ранее категорически отвергавшие идею «свободной» Польши, в дни мировой войны фактически приняли её, хотя и по-своему. Эту позицию озвучил в русско-польском совещании премьер И. Горемыкин, которого в либерализме никак не заподозришь: «есть Познань и т.д., есть автономия, нет Познани, нет и автономии» (6). На что, впрочем, тут же получил резонное возражение от И.А. Шебеко – польского члена Госсовета: «Неужели решение польского вопроса может ставиться в зависимость от удачного исхода войны?» (7).
Самодержец из рода Романовых с 1815 года, после Венского конгресса, среди множества своих титулов носил ещё и титул царя Польского, – пережиток абсолютизма, за который стыдно не только перед своими доморощенными либералами, но и перед «демократическими» союзниками. Однако, когда перед Россией во весь рост встала перспектива схватки с Германией и Австрией, на первый план было решено выдвигать общие антинемецкие интересы. Нет, такое решение принимал не император, не Совет министров и даже не Дума, только – военная разведка.
Но и это значило очень многое. Разведчикам всецело доверял будущий русский верховный главнокомандующий – великий князь Николай Николаевич, в то время главнокомандующий Санкт-Петербургского военного округа и фактический глава военной партии. А она в последние предвоенные годы, пожалуй, имела больше влияния, чем все политические партии, вместе взятые. Именно великий князь, по свидетельству мемуаристов, ссылающихся на его адъютанта Коцебу, не раз заявлял, что немцы успокоятся только тогда, когда Германия, «поверженная раз и навсегда, будет разделена на маленькие государства, забавляющиеся своими собственными крошечными королевскими дворами» (8).
Не Хелм, а Холм, не воеводство, а губерния
С высоты императорского престола великодержавникам разрешили обратить свой пыл против главного врага – Германии. Царь, под впечатлением пророссийской программной работы лидера польских национал-демократов Романа Дмовского «Германия, Россия и польский вопрос», решился «дозволить» в достаточно широком масштабе пропаганду польско-русского сближения на антигерманской основе. Неославистские круги рассчитывали таким образом укрепить в Царстве Польском позиции сторонников монархической унии с Россией и использовать сближение с поляками в качестве орудия ослабления своего соперника на Балканах – Австро-Венгрии.
Разыграть «польскую карту» российские верхи не в последнюю очередь решили потому, что накануне войны в русской Польше ощущалось успокоение. Более того, на фоне антинемецких настроений в Царстве складывалась и достаточно благоприятная экономическая ситуация. Так, темпы промышленного роста в польских губерниях были выше, чем в Великороссии, столыпинские аграрные преобразования, несмотря на бесцеремонную русификацию, нашли в Польше благодатную почву.
Характерно, что сам премьер придерживался сугубо националистических взглядов, называя поляков «слабой и недееспособной нацией» (9). Однажды в думе он резко осадил того же Дмовского, заявив, что почитает за "высшее счастье быть подданным России". Не слишком ли жёстко с учётом, того, что в апреле 1907 г. 46 польских депутатов во II Думе с подачи именно Дмовского выдвинули свои весьма и весьма лояльные предложения для разрешения польского вопроса?
“Царство Польское в границах 1815 г. составляет нераздельную часть Российского государства, управляется во внутренних своих делах особыми установлениями на основании особого законодательства. Устанавливается особый законодательный Сейм, казна и роспись; административное управление во главе с Наместником; суд и судебный Сенат; министр — статс-секретарь по вопросам Польши в Совете Министров России; Сейм собирается по Высочайшему повелению; Наместник и министр назначаются Верховной властью; Верховная власть утверждает законы Сейма; из компетенции Сейма изымаются дела Православной Церкви, иностранные, армия, флот, монетное дело, таможни, акцизы, почты, железные дороги, товарные знаки, творческая собственность, общегосударственные займы и обязательства” (10).
Впрочем, в такой лояльности к царской власти польское коло было не одиноко. И украинская громада, и депутаты от литовской демократической партии стремились исключительно к автономии областей расселения представляемых ими народов в пределах единой Российской империи. Уже после смерти Столыпина в гминах разрешили преподавание на польском языке, а православная церковь оставила попытки экспансии в великопольских землях.
Аппетиты Московской патриархии ограничились для начала «восточным территориями» (при Сталине их хотя бы для приличия назовут Западной Украиной и Западной Белоруссией). В эту стратегию очень удачно вписалось создание Холмской губернии, которую чаще называли на русский манер «краем» и фактический перевод в состав великорусских земель Гродненской губернии.
Уже сама постановка этого вопроса в русском парламенте, абсолютно неспособном сделать что-либо реальное, вызвала «истерику» у лидеров польской фракции в Думе. Роман Дмовский и Ян Гарусевич прекрасно понимали, что думские дебаты – лишь формальность, и царь для себя давно всё решил. Но решил-то как раз с подачи православных иерархов.
Нельзя не отметить, что истинная подоплёка данного проекта была совсем иной – застолбить за собой «православные земли» в расчёте на будущее. Подстилать соломку стали не в последнюю очередь потому, что демократические союзники России регулярно будировали польский вопрос — на переговорах, при заключении «секретных соглашений», при составлении военных планов.
Впрочем, любые сдвиги в сторону послаблений для Польши периодически встречались российскими верхами в штыки. Так, после длительного и грамотно распропагандированного обсуждения, был благополучно отложен «до лучших времён» проект городского самоуправления для польских губерний.
Несмотря на то, что за него лично выступал премьер В.Н. Коковцов, сменивший Столыпина, 27 ноября 1913 г. Государственный Совет провалил законопроект, считая, что никаких подобного рода исключений для национальных окраин делать нельзя. По крайней мере, раньше русских земель самоуправление, даже в самом урезанном виде, нигде вводить нельзя. В результате непродолжительной аппаратной интриги уже 30 января 1914 г. Коковцов ушёл в отставку, хотя польская тема была лишь одной из многих причин этого.
Примечания:
1. Гольштейн Фридрих Август (1837-1909), советник Министерства иностранных дел, фактически заместитель министра (1876-1903).
2. Ерусалимский А. Внешняя политика и дипломатия германского империализма в конце XIX в., М., 1951 г., с.545.
3. Шимов Я. Австро-Венгерская империя. М., 2003, с.523.
4. Павельева Т.Ю. Польская фракция в Государственной Думе России 1906-1914 г. // Вопросы истории. 1999. №3. С.117.
5. Там же, с. 119.
6. АВПРИ, фонд 135, оп.474, дело 79, лист 4.
7. РГИА, фонд 1276, оп.11, дело 19, лист 124.
8. Цит. по Такман Б. Августовские пушки. М., 1999, с. 113.
9. «Россия», 26 мая/7 июня 1907 г.
10. Павельева Т.Ю. Польская фракция в Государственной Думе России 1906-1914 годов // Вопросы истории. 1999. №3. С. 115.
Холмская губерния. И это тоже польская земля? Русский ответ на польский вопрос. Часть 5.
Холмский вопрос принято связывать с именем Столыпина. Однако сама идея закрепить в составе империи Романовых значительную часть бывших польских территорий на случай отпадения Царства возникла намного раньше, уже после первой русско-польской войны 1830-1831 годов. И по старой русской традиции речь прежде всего шла о том, чтобы на Холмщине возобладало национальное русское землевладение.
Однако реально оно стало оформляться там только после подавления восстания 1863 года, причём преимущественно в виде майоратов – империя готовилась закреплять за собой земли в долине Вислы всерьёз и надолго. Впрочем, параллельно с аграрной реформой, носившей отчетливо «собирательный» характер, на востоке Польши сохранялось гминное управление с выборными вуйтами, лавниками, солтысами, а местные суды имели намного более широкие права, чем в центральных губерниях России (1).
Приказано перекрестить
Правящим классом и помещиками на территории Холмщины были главным образом поляки, а русские — в основном крестьянами; при этом они говорили по-русски и сохранили русское самосознание. По данным современных исследований, поляки на Холмщине составляли в начале XX века всего 4% населения, но из-за того, что почти все крупные землевладельцы и дворяне в этих губерниях были поляками, по имущественному и сословному цензу в Думу и Госсовет проходили только они. Исследователи справедливо отмечают, что «сословно-имущественный признак входил в противоречие с национальными реалиями».
П. Столыпин по этому поводу писал: «Для демократической России поляки не страшны ни в малейшей степени, но Россия, в которой властвует земельное дворянство и бюрократия, должна защищаться от поляков искусственными мероприятиями, загородками «национальных курий». Официальный национализм вынужден прибегать к этим методам в стране, где существует несомненное русское большинство, потому что дворянская и бюрократическая Россия не может прикоснуться к земле и черпать силы из русской крестьянской демократии» (2).
Польский вопрос был одним из главных уже в работе созданного императором Александром II комитета по реформам. И на первом же заседании, где рассматривалась польская тема, князь Черкасский и Н.А. Милютин предложили выделить из Царства Польского Холмщину, избавив её от тяги к Люблину и Седлецу.
Однако главный идеолог «выделения», Милютин, был не только слишком занят другими реформами, но и всерьёз опасался новых политических осложнений, чтобы форсировать этот вопрос.
Отмечая, что «в России русские могут пользоваться всеми правами независимости от административных единиц», он признавал, что в случае немедленного отмежевания Холма даже русское население католической веры «точно сдвинется к полякам». Поэтому первым радикальным шагом на пути к созданию русской Холмской губернии можно считать воссоединение в 1875 году униатов с православием. При этом униатам были разрешены вольности, немыслимые при всевластии русской церкви.
В Вильно широко отпраздновали юбилей воссоединения униатов с православием, в Холме — не успели
Тем не менее, фактически речь шла о прямом запрете униатства, поскольку всем греко-католическим священникам и верующим предписывалось… перейти в православие. Против сопротивляющихся была использована военная сила, что вызвало ответную реакцию, прямо противоположную ожиданиям русских властей. Формально большинство униатов приняли православие, оставаясь в душе сторонниками своей особой конфессии. И если греко-католическая церковь ликвидировалась, многим не оставалось ничего иного, как стать тайными римо-католиками.
Впрочем, несколько десятков тысяч униатов смогли перейти в католицизм совершенно открыто. В целом же, прямолинейная русификация дала обратный эффект — многие жители Холмщины и Подляшья куда острее почувствовали свое вообще-то сомнительное единство с остальной массой жителей Королевства Польского. Ксёндзы тут же стали использовать факт "новокрещения" для формирования у вновь обращённых польского национального самосознания. О масштабах тайного перехода жителей Холмщины и Подляшья из унии в католицизм свидетельствуют данные известного дореволюционного исследователя холмской проблемы В.А. Францева, который опирался на вполне официальную российскую статистику.
При всей её предвзятости отметим, что после царского указа от 17 апреля 1905 г., который провозгласил свободу вероисповедания, но не разрешил греко-католическую церковь в России, в Люблинской и Седлецкой губерниях начался массовый исход "православных" в католицизм. За три года в католичество перешли 170 тысяч человек, в основном это были жители Холмщины и Подляшья (3). Переход в иную веру, хотя и не столь массовый, продолжался и позднее, и общее число перешедших в католицизм жителей Холмщины и Подляшья, по данным некоторых историков, приближалось к 200 тыс. человек.
Тем не менее, в значительной части Холмщины, особенно на востоке и в центральной части региона, население оставалось русскоязычным и украиноязычным. У него было собственное, в корне отличное от польского, самосознание. Даже если кто-то и перешёл в католичество, к тому же зачастую лишь потому, что католической стала та церковь, в которой молились все поколения семьи. Молились, не особо задумываясь, по какому обряду это делается.
Проект о выделении Холмщины в отдельную губернию, — вспоминал митрополит Евлогий, — «который раза два-три выдвигали русские патриоты, систематически погребали правительственные канцелярии то в Варшаве, то (при Победоносцеве) в Петербурге. Значения проекта никто не хотел понять. Для правительственных инстанций дело шло просто о видоизменении черты на географической карте России. Между тем проект отвечал самым насущным потребностям холмского народа, он защищал от полонизации вкраплённое в административный округ Польши русское население, отнимал право рассматривать Холмщину как часть Польского края. Русские патриоты понимали, что выделение Холмщины в отдельную губернию было бы административной реформой огромного психологического значения» (4).
Митрополит Евлогий стал Холмским епископом, будучи совсем молодым человеком
Польский вопрос в миниатюре
Осознание того, что Холмский вопрос – это польский вопрос в миниатюре, пришло очень быстро. Холмский проект уже после завершения «Великих реформ» неоднократно отклоняли в зародыше, однако параллельно принимали определённые меры по русификации края – через школы осуществлялось активное, порой даже нахрапистое продвижение православия. Но при этом почти не касались главного – экономической структуры. Тут ставка однозначно делалась на то, что русскими должны стать, прежде всего, помещики, а батраки «привыкнут».
Однако «перекрестить» униатов оказалось совсем непросто. К концу XIX века, только по официальной статистике Синода среди тех, кого формально перевели в православные, оставалось 83 тысячи «упорствующих», а у них было ещё около 50 тысяч некрещёных детей. А по неофициальным данным, только в Седлецкой губернии насчитывалось 120 тысяч «упорствующих» (5). Но уже в это время даже консерваторы во главе с К.П. Победоносцевым настаивали на исключительно «твёрдой» политике в Холмщине, вплоть до судебных приговоров в отношении униатов, не желающих креститься по-русски (6).
Такая позиция базировалась на решении Особого совещания, созданного Александром III сразу по воцарении – его члены просто постановили «считать упорствующих православными». Именно тогда впервые и прозвучал тезис о том, что «батраки привыкнут», а Победоносцев раз за разом ставил вопрос шире – вплоть до создания Холмской губернии. Авторитет известного консерватора при царе-миротворце был настолько велик, что от Особого совещания немедленно был направлен соответствующий запрос генерал-губернатору Привислинского края И.В.Гурко.
Легендарный герой освобождения Болгарии фельдмаршал И.В.Гурко не оправдал надежд сторонников присоединения Холмщины
Но тот достаточно неожиданно выступил резко против, считая, что «тем самым Россия толкнёт остальных поляков в объятия немцев». Легендарный фельдмаршал, не замеченный в либерализме, считал, что «это (выделение Холмской губернии) только затруднит полицейские меры борьбы с униатами». Сама по себе полезная мера, при поспешности исполнения «лишала генерал-губернатора возможности следить за нитями пропаганды». Помимо этого, Гурко привёл и стратегический довод: разделение единых в экономическом и политическом смысле польских земель, «препятствовало бы успешно руководить задачами военной обороны в этом важнейшем пограничном районе» (7).
После смерти Александра III генерал-фельдмаршала Гурко в Варшаве сменил граф П.А.Шувалов, более известный по яркой дипломатической карьере. К немалому удивлению знавших его как консервативного патриота и славянофила, склонного порой к компромиссу с Европой, Шувалов сразу заявил себя ярым сторонником создания Холмской губернии.
Граф Павел Шувалов был, похоже, совсем не против "выставить поляков с русской земли"
«Необходимо соединить упорствующее население в одно целое и поставить прочную преграду между ним и городами Люблином и Седлецом – этими истинными очагами польско-иезуитской пропаганды» — писал граф в записке на имя молодого царя. Только что вступивший на престол Николай II, уже в силу насаждавшихся в царствование его отца традиций, успел пропитаться «великорусским духом» и сразу начертал на записке Шувалова: «Вполне одобряю».
Отнюдь не зря либералы назвали Шувалова «бесцветной фигурой на этом посту» (варшавского генерал-губернатора), напоминая, что он долгое время прожил в Берлине и явно подпал под прусское влияние. Нашлись и те, кто припомнил бывшему «герою» Берлинского конгресса продолжительную болезнь, вылившуюся среди прочего в несвободу от чужого влияния, прежде всего, немецкого – в польском вопросе.
Историк Шимон Ашкенази отмечал, что именно это сказалось на отношении Шувалова к выделению Холмщины, довольно самоуверенно называя точку зрения генерал-губернатора исключением (8). Шувалов, однако, не был исключением в ином – его, как и всех варшавских губернаторов, сторонники выделения Холмщины обвиняли в попустительстве полякам, а либералы – напротив, в грубой антипольской политике. Тем не менее, на посту Варшавского генерал-губернатора Шувалова вскоре сменил князь А.К. Имеретинский, который сразу поторопился напомнить императору, что поспешное решение Холмского вопроса «произвело бы удручающее впечатление на самого «благовидного» поляка» (9).
Знаменитая Базилика, или Холмский собор. 100 лет назад и теперь
Упомянутые выше данные статистики, возможно, намеренно преувеличенные с целью подтолкнуть решение Холмской проблемы, неожиданно сыграли именно ту роль, которую от них ждали. К тому же их своевременно «приправили» сообщениями о выездах по Холмской епархии католического бискупа Ячевского в сопровождении свиты в исторических костюмах с хоругвями и польскими национальными флагами и о деятельности обществ «Opieki nad uniatami» и «Bracia unici».
Примечания
1. А. Погодин, История польского народа в XIX веке, М. 1915, стр. 208
2. П. Струве, Два национализма. В сб. Струве П.Б., Россия. Родина. Чужбина, СПб, 2000, стр.93
3. Олійник П. Лихоліття Холмщини і Підляшшя // Шлях культурно-національного розвою Холмшини і Підляшшя в XIX і XX ст. Прага, 1941, стр. 66.
4. Митрополит Евлогий Георгиевский, Путь моей жизни, М. 1994, стр.152
5. Правительственный вестник, 1900, №10, Положение православных на окраинах
6. А.Ф.Кони, Из записок и воспоминаний судебного деятеля, «Русская старина», 1909, №2, стр.249
7. ЦГИАЛ, фонд Совета министров, д.76, опись 2, лист 32-33.
8. Szymon Askenazego, Galerdia Chelmska, Biblioteka Warszawska, 1909, т.1, ч.2, стр.228
9. ЦГИАЛ, фонд Совета министров, д.76, опись 2, лист 34.
Первые промежуточные итоги по холмскому вопросу подвело очередное Особое междуведомственное совещание, состоявшееся в 1902 году под председательством К.П. Победоносцева. Оно постановило учредить Православную Холмскую епархию (1). Министр внутренних дел Д.С. Сипягин предложил заодно как можно быстрее ввести на землях будущей губернии практику воспрещения полякам покупки земель, дополнив это принудительным выселением из Холмщины особо рьяных католиков.
Впрочем, на совещании прозвучала и более взвешенная точка зрения – из уст министра финансов С.Ю. Витте, который настаивал на мерах сугубо экономического характера в отношении поляков Холмщины. Витте добавил, что, если не имеется в виду прибегать к подобного рода мерам, то выделение Холма теряет всякий смысл. Одна и та же центральная власть действует в Варшаве и будет действовать в Холме, власть, имеющая полномочия прибегать в деле защиты русского элемента населения к одинаковым мероприятиям (2).
Даже в решении польского вопроса Сергей Витте предлагал действовать экономическими методами
Зупинка у Холма: где «поляки» гутарили на мове
При всей медлительности российской бюрократии, особенно в делах духовных, учреждение епархии в Холме состоялось довольно быстро – всего через три года, фактически в разгар Первой русской революции. Возглавил епархию епископ Люблинский Евлогий, бесспорно патриот, но крайний реакционер и сторонник безудержной русификации. Неудивительно, что Ульянов-Ленин в своей характерной манере хлёстко назвал его воплотившим в себе всё «отвратительное лицемерие изувера» (3).
Но сама идея выделения края как губернии была совещанием отвергнута, а ещё одно Особое совещание по вопросам Холмщины удалось собрать только через четыре года. В нём приняли участие епископ Евлогий, Люблинский и Седлецкий губернаторы, председатель канцелярии Варшавского генерал-губернаторства и ряд чиновников менее высокого уровня. Председательствовал С.Е Крыжановский, на тот момент товарищ министра иностранных дел и государственный секретарь.
Не дожидаясь традиционной для русской бюрократии волокиты, суворинское «Новое время» уже в день открытия совещания 23 ноября 1906 года выступило на редкость категорично. «Если этот, глупо заторможенный вопрос, не получит теперь же быстрого и ясного решения в Петербурге, то русский народ в Холмщине окончательно погибнет». Вряд ли это было реакцией на выступления в прессе, но Особое совещание вполне оперативно приняло компромиссное решение: «выделить» Холмскую губернию без перемен в экономическом, гражданском и правовом отношениях.
С точки зрения военно-стратегической было решено оставить выделяемые земли в ведении Варшавского военного округа. На случай затруднений предлагалось часть уездов передать напрямую в Волынскую и Гродненскую губернии. Николай II одобрил решения совещания в целом и назначил окончательные сроки – ноябрь 1907 года. Митрополит Евлогий свидетельствует, что и впоследствии борьба в думской комиссии вокруг холмского вопроса была упорной и деятельной. Поляки тормозили обсуждение путем бесконечных прений, левые члены комиссии всегда голосовали против митрополита Евлогия, по его словам, независимо от того, правое или неправое дело он защищал (4).
Кафедральному собору в Холме ненадолго выпало оставаться православным
Верноподданные октябристы, которых «дело Холмщины» вообще-то мало волновало, старались держать «в узде» националистов, ведя торговлю голосами: обещали поддержку в холмском вопросе в обмен на обратную поддержку в других делах. Правые также относились к проблеме Холмщины равнодушно и были недовольны переходом Евлогия от них к националистам. В последнем случае сказывался и сословный эгоизм: «польский помещик нам ближе, чем русский крестьянин», считали многие монархисты из дворян (5).
Холмский вопрос удостоился рассмотрения и на вызвавших широкий международный резонанс Славянских совещаниях. Участники Пражского, 1908 года, высказавшись за равноправие народов, разразились декларацией, достаточно расплывчатой по форме, но антироссийской, по сути. Русская пресса в ответ не стеснялась в выражениях.
«Как бы ни решали разные славянские съезды польский вопрос, какие бы резолюции они не выносили о Холмщине, это не может иметь ровно никакого значения при решении этого вопроса. Холмская Русь – русская земля. Там живёт православный и католический русский народ, и он не может быть отдан в жертву полякам, хотя бы Австрия послала туда всех своих Крамаржей (6). Чешский политический деятель Карел Крамарж, доктор права, неославист, а в недалёком будущем — лидер младочешской партии, был в то время вице-президентом австрийской палаты депутатов. Уже в 1918 г. он стал первым премьер-министром Чехословакии. Парадокс, но в отличие от президента Томаша Масарика, он представлял себе независимую Чехословакию не республикой, а монархией, во главе, возможно, с одним из русских великих князей.
Карел Крамарж
Но усиление антипольской политики в России (прежде всего обсуждение в Думе закона о выделении Холмского края из Царства Польского) привело к резкому усилению противоречий между русскими и польскими сторонниками неославизма. Очередное совещание Исполнительного комитета в Петербурге в январе-феврале 1910 года вылилось в самый настоящий скандал. Либералов особенно насторожило нарочито активное участие в движении «искренних сторонников славянского единения», как правило, придерживавшихся объединительных тенденций.
Однако они не смогли противостоять натиску этих новых славянофилов. Большинство в российской делегации (она включала около 70 человек) составляло правое крыло «славянолюбов». В таких условиях тот же обласканный русской прессой Крамарж поставил цель перед австрийскими участниками «позаботиться о том, чтобы не были приняты враждебные (России – А.П.) постановления». «Мы не можем пойти на конфликт с государством, в котором живём. Не заниматься политикой — вот девиз неославизма», — заявил чешский политик накануне отъезда в Софию.
Полякам этого показалось мало, и, несмотря на послереволюционную оттепель в русско-польских отношениях, на следующий славянский съезд, в Софию они демонстративно не поехали. Варшавский очеркист Антон Жван отметился по этому поводу публикацией в софийской газете "Вечерна Поща", и… тут же умчался в Грюнвальд на помпезное празднование 500-летней годовщины легендарной битвы, где русские и поляки чуть ли единственный раз в истории сражались плечом к плечу с крестоносцами Тевтонского ордена.
Как всегда, сохранявший трезвую голову Корвин-Милевский в ответ на нарочито антигерманский характер празднования поспешил выступить «отрезвляюще» в либеральной прессе, но получил в ответ от почти своих из "Чёрной сотни" обвинения в "присоединении к враждебной в отношении России манифестации". Черносотенцы настолько разошлись, что готовы были публично, через Думу, выразить недоверие лояльности авторитетного члена Государственного Совета.
К тому времени национально-религиозная борьба в Холмщине проникла в «низы» — в самые глубины народной жизни. «Душехватство», в котором русские попы неизменно обвиняли ксендзов, и со стороны православных приобретало порой поистине массовый характер. Стоило только в том или ином польском городке обосноваться двум-трём «господам в рясах», как там начинались чуть ли не ежедневные крестины.
Русские националисты не стеснялись в выражениях: «Поляки – не нация, а лишь орудие борьбы с русской нацией… мы (русские) не должны мириться ни с какими автономиями для Польши, ни с какими уступками…» Сторонники жёсткого имперского курса патетически напоминали про «стон русского народа, вечно страдающего от ярости польской предательской руки» (7). «Местное духовенство с двух сторон травят друг на друга свои «паствы». Вражда – факт, не выдумка», признавал украинский националистический еженедельник (8).
Выделение Холмщины было однозначно поддержано немногочисленными украинскими политиками, и Столыпин этой поддержкой в полной мере пользовался. С большим трудом обосновавшиеся на Холмщине украинские «просвiты», всегда выступали с антипольских позиций, но, тем не менее, в борьбе за «славянский (читай: украинский) Холм» предпочитали рассчитывать на собственные силы, а не на пришлых – великороссов. Они явно уступали в активности польским «Матицам», продвигавшим польские школы – так, даже организовать украинские школы удавалось далеко не в каждом украинском селе. Стоит ли удивляться, что в 1910 году, когда официальное решение Холмского вопроса «по-столыпински» можно было считать предрешённым, в селе Кобыляки была закрыта единственная в крае украинская сельская читальня имени Тараса Шевченки.
Антипанство Михаила Грушевского
Разрекламированный в современной Украине националист Михаил Грушевский, которого кто-то из журналистов метко назвал «антипан», тут же припомнил католикам свои, ещё не забытые предсказания. Речь в них шла о том, что «пытаясь стравить украинцев с великороссами, они никогда не получат в их лице настоящих друзей». Насколько же актуальны слова этого уроженца Холма сегодня, сто с лишним лет спустя! А в бурные революционные дни этот яркий полемист неустанно доказывал, что «указом о вере польское общество воспользовалось не в духе национальной справедливости» (9).
Михаил Грушевский
Десятилетиями воздействуя на унии, вместо того чтобы воссоздать «народную» церковь, ксендзы упрямо перетягивали украинцев в католицизм». А в 1907 году, когда первая революционная волна сошла на нет, Грушевский, в ответ на реанимацию идеи польской автономии, восклицал, что «заключение Холмщины в автономную Польшу было бы вопиющей несправедливостью к украинскому народу» (10).
Логической вершиной борьбы украинских националистов и лично Грушевского за «славянский Холм» стало требование выделить его как украинский край. Впрочем, за украинский «маслак» (кость) Грушевский, как весьма авторитетный историк, выступал ещё в дни первой русской революции. Отвечая на статью Тышкевича в кадетской «Речи» (ну конечно, где же ещё высказаться польскому шляхтичу), Грушевский обрушился на польских политиков за то, что они дискредитируют вопрос о Холмщине, представляя его как затею «истинно русских» (11).
Ещё два года спустя Грушевскому удалось развеять твёрдую убеждённость кадетов в том, что выделение Холмщины расстроит русско-польское сближение, ослабляя внешние позиции империи. Националист ответил «буржуазной оппозиции» (кстати, так в один голос называли уже утратившую революционный пыл партию конституционных демократов и левые, и правые) обвинениями в том, «что они на ополячивании украинцев строят отпор Германии» (12).
Но до этого Грушевский решил использовать противопоставление славян германцам, справедливо отметив, что крестьяне Холмщины не перестанут быть славянами, даже если ополячатся. Пытаясь продвинуть свою сомнительную идею о том что, по сути, план выделения Холмщины – плод немецких интриг, он с успехом использовал и польскую прессу (13).
Грушевский пользовался абсолютной поддержкой депутата Думы националиста В.А. Бобринского, который в связи с этим стал объектом регулярных шуток и нападок со стороны крайних левых. Так, лидер социал-демократов Владимир Ленин (Ульянов) предложил Бобринскому «записаться в австрийские социал-демократы за активную защиту украинцев в Холмщине» (14). Когда же в 1912 году выделение Холмского края стало фактически лишь делом времени, Грушевский решил ещё раз поставить на место зарвавшихся панов: «Речь идёт не о четвёртом разделе Польши, а о борьбе за украинскую кость» (15) (опять «маслак» — А.П.).
Впоследствии наиболее трезвомыслящие поляки справедливо критиковали национал-демократов за присущий им на первых порах отчётливый клерикализм, и не без оснований считали, что именно он привёл к рождению Холмского проекта. Известный либерал Александр Свентоховский, неоднократно напоминавший оппонентам, что Польша может найти признание в России, а католицизм – нет, чрезвычайно жёстко оценивал «неумелую» активность ксёндзов. При этом и такие лояльные к России политики не переставали говорить про Холмщину – "это тоже польская земля".
Несвоевременная инициатива
Манифест 17 октября стал дополнительным стимулом к размежеванию по польскому вопросу, и конкретно в отношении выделения Холмской губернии. Так, министр внутренних дел П.Н.Дурново, признавая силу воздействия "конституционного акта" на общественное мнение Холмщины, считал, что прямолинейной русификации края теперь надо избегать, тем более что до этого все предпринимаемые к тому меры ничего не принесли. Никакого сближения окраины с центральными землями, с точки зрения министра, не произошло. В ответ на запрос МВД, Виленский и Киевский губернаторы выступили за скорейшее выделение Холмщины, однако Варшавский генерал-губернатор Г.А.Скалон ответил категорическим "нет" — и на идею создания новой губернии и на предложение присоединить холмские земли по частям к другим генерал-губернаторствам (16).
Несмотря на такие противоречия, вскоре после публикации манифеста Николай II первым делом принял депутацию общественных деятелей из Холмщины, все до единого члены которой оказались ярыми националистами. Что иного мог сказать им "их император", кроме как то, что "интересы русских людей Холмщины мне близки и дороги" (17), благосклонно приняв предложение иметь в крае собственного представителя.
Когда во главе комитета министров встал Пётр Столыпин, правительством был взят твёрдый курс на устранение сепаратизма окраин. Очень характерно одно из первых заявлений будущего премьера по поводу Холмского проекта, сделанное ещё в мае 1906 года: "Выделение Холмщины обрезало бы крылья полякам". Будучи депутатом Думы, Столыпин успел прослыть либералом, но во главе министерства внутренних дел и правительства стал отличаться завидными консерватизмом. Не случайно "Чёрная сотня" через свое благотворительное общество направило приветственный адрес Николаю II по случаю назначения Столыпина, а епископ Евлогий первым делом направил новый запрос по холмской теме в Синод.
Во II Государственной Думе польские депутаты намного активнее ставили вопрос об автономии, "естественным" ответом националистов на это стало форсирование вопроса о выделении Холмской губернии. Так, 10 апреля 1907 года польское коло выдвинуло очередной проект об автономии (18), весьма, впрочем, куцый. Однако, тут же в ответ на пленарном заседании прозвучала чрезвычайно тенденциозная статистика о населении Холмщины, где с беспокойством и негодованием отмечалась стремительная "полонизация" исконно русского края (19).
Впрочем, в качестве компенсации польскому коло было указано, что все проводимые в империи реформы, в том числе аграрная, на польских землях будут проведены в рамках автономии. Непонятно только, будущей или настоящей. Но, не правда ли, характерно, что в 1907 году, за семь лет до мировой войны никого сама идея автономии не смущала. Более того, о ней говорилось как о чём-то само собой разумеющемся, другое дело, что упомянутые реформы никто, даже в Думе, в одночасье "провернуть" тогда не рассчитывал.
"Новое время" тут же прокомментировало торг по поводу перспективы автономии в духе криминальной хроники: "Милюков и его друзья обещали гр. Тышкевичу и его сообщникам автономию. Они не могли бы сдержать своё обещание, даже если бы этого и пожелали. Это ничто иное, как тактический приём, польские участники этого маневра уже чистосердечно в этом признались" (20).
Русская пресса в ответ на опубликование во Львове "Исторических карт Польши" почти единодушно (среди прочих – газеты "Россия" и "Голос Москвы", то же "Новое время") обвинила поляков в желании вернуть границы 1772 года, а ещё лучше — получить не только Львов и Холм, но и Киев и Вильно. Особенно усердствовал "Голос Москвы", задаваясь, в конце концов, справедливым вопросом: где же границы Польши? (21). Известный историк и писатель Казимир Валишевский сразу охарактеризовал дискуссию как игру в парламентаризм.
Даже либералам хватило в тот момент ума признать требование автономии "несвоевременным" (22). Известный аристократ, сторонник политического компромисса граф Игнатий Корвин-Милевский жёстко раскритиковал соплеменников, занявших депутатские кресла в первом российском парламенте: "Р.Дмовский и его демократические сподвижники, все без исключения, без всякой необходимости и вопреки нуждам края, заняли резкую, бестактную, неприличную и вызывающую позицию по отношению к русскому правительству… Они в Думе кланялись разным кадетам, кланялись каким-то отвратительным "трудовикам", среди которых были в изобилии просто "хамы, не умеющие отличить правую лапу от левой" (23).
Пикировка, однако, продолжалась. Депутат Стецкий заявляет о том, что "мы (поляки) не примиримся с нашим нынешним правовым положением" (24). Его пытается поддержать Владислав Грабский – "это не Холмская Русь, а кружевообразное изделие канцелярского ухищрения" (25). Епископ Евлогий тут же отверг претензии поляков, как "слишком смелые и неуместные" (26).
Вместо заключения
Ну а дальше полякам настало время менять фронт. Россия свою готовность выделить Польшу в автономию доказала уже за несколько лет до мировой войны, и польским политикам предстояло всерьёз взяться за Германию и Австро-Венгрию. Ради чего и русские в качестве союзников вполне могли пригодиться.
О том, как же в итоге случилось польское возрождение, будет рассказано в нашей следующей серии очерков по польскому вопросу.
Примечания
1. Ф. Корнилов, Открытие Холмской епархии, Люблин, 1906, стр.42.
2. Цит. по В. Рожков, Церковные вопросы в Государственной Думе, М, 1975, стр.189.
3. В.И. Ленин, «Классы и партии в их отношении к религии», ПСС, т.17, стр. 435.
4. Митрополит Евлогий Георгиевский, Путь моей жизни, М. 1994, стр.162.
5. Окраины России, 1909, №21, от 23 мая.
6. Кулаковский П.А., Польский вопрос в прошлом и настоящем, СПб, 1907, стр.12, 30, 42.
7. Кулаковский П.А., Поляки и вопрос об автономии, СПб, 1906, стр.7.
8. «Громадьска Думка», Киев, 1906, 14 октября, №33.
9. Грушевский М., К польско-украинским отношениям в Галиции, «Киевская старина», 1905, №7-8, стр.230.
10. Грушевский М., Очерк истории украинского народа, СПб, 1907.
11. Рада, 1907, №2, 2 января.
12. Рада, 1909, №87, 18 апреля.
13. Nazionalism Rusinski a wylaczenue Chelmsczijzny, «Dzien», 1909, №70.
14. В.И. Ленин, К вопросу о национальной политике, Сочинения, т.17, стр.325, ПСС, т.25, стр.66-67.
15. Украинская жизнь, 1912, №5, стр.24.
16. РГИА, Фонд канцелярии Совета министров, 1906, д.79, оп.2, л.19, Письмо Г.А. Скалона на запрос министра внутренних дел, л.19.
17. Там же, л.20.
18. ЦГИАО, ф. Государственной Думы, 1907, оп.2, д.1212, л.12.
19. Там же, л.14.
20. Новое время, 1907, № 11112, 17 февраля.
21. Голос Москвы, 1907, №47, 22 февраля, №87, 12 апреля.
22. А.Л. Погодин, Главные течения польской общественной мысли, СПб, 1908, стр.615.
23. И. Корвин-Милевский, Борьба с ложью, СПб, 1911, стр.23.
24. Стенографический отчёт II Государственной Думы, ч.1, стр.906.
25. Там же, ч.1, т.2, стр.64.
26. Там же, ч.1, стр.1042.
Однако реально оно стало оформляться там только после подавления восстания 1863 года, причём преимущественно в виде майоратов – империя готовилась закреплять за собой земли в долине Вислы всерьёз и надолго. Впрочем, параллельно с аграрной реформой, носившей отчетливо «собирательный» характер, на востоке Польши сохранялось гминное управление с выборными вуйтами, лавниками, солтысами, а местные суды имели намного более широкие права, чем в центральных губерниях России (1).
Приказано перекрестить
Правящим классом и помещиками на территории Холмщины были главным образом поляки, а русские — в основном крестьянами; при этом они говорили по-русски и сохранили русское самосознание. По данным современных исследований, поляки на Холмщине составляли в начале XX века всего 4% населения, но из-за того, что почти все крупные землевладельцы и дворяне в этих губерниях были поляками, по имущественному и сословному цензу в Думу и Госсовет проходили только они. Исследователи справедливо отмечают, что «сословно-имущественный признак входил в противоречие с национальными реалиями».
П. Столыпин по этому поводу писал: «Для демократической России поляки не страшны ни в малейшей степени, но Россия, в которой властвует земельное дворянство и бюрократия, должна защищаться от поляков искусственными мероприятиями, загородками «национальных курий». Официальный национализм вынужден прибегать к этим методам в стране, где существует несомненное русское большинство, потому что дворянская и бюрократическая Россия не может прикоснуться к земле и черпать силы из русской крестьянской демократии» (2).
Однако главный идеолог «выделения», Милютин, был не только слишком занят другими реформами, но и всерьёз опасался новых политических осложнений, чтобы форсировать этот вопрос.
Тем не менее, фактически речь шла о прямом запрете униатства, поскольку всем греко-католическим священникам и верующим предписывалось… перейти в православие. Против сопротивляющихся была использована военная сила, что вызвало ответную реакцию, прямо противоположную ожиданиям русских властей. Формально большинство униатов приняли православие, оставаясь в душе сторонниками своей особой конфессии. И если греко-католическая церковь ликвидировалась, многим не оставалось ничего иного, как стать тайными римо-католиками.
Впрочем, несколько десятков тысяч униатов смогли перейти в католицизм совершенно открыто. В целом же, прямолинейная русификация дала обратный эффект — многие жители Холмщины и Подляшья куда острее почувствовали свое вообще-то сомнительное единство с остальной массой жителей Королевства Польского. Ксёндзы тут же стали использовать факт "новокрещения" для формирования у вновь обращённых польского национального самосознания. О масштабах тайного перехода жителей Холмщины и Подляшья из унии в католицизм свидетельствуют данные известного дореволюционного исследователя холмской проблемы В.А. Францева, который опирался на вполне официальную российскую статистику.
При всей её предвзятости отметим, что после царского указа от 17 апреля 1905 г., который провозгласил свободу вероисповедания, но не разрешил греко-католическую церковь в России, в Люблинской и Седлецкой губерниях начался массовый исход "православных" в католицизм. За три года в католичество перешли 170 тысяч человек, в основном это были жители Холмщины и Подляшья (3). Переход в иную веру, хотя и не столь массовый, продолжался и позднее, и общее число перешедших в католицизм жителей Холмщины и Подляшья, по данным некоторых историков, приближалось к 200 тыс. человек.
Тем не менее, в значительной части Холмщины, особенно на востоке и в центральной части региона, население оставалось русскоязычным и украиноязычным. У него было собственное, в корне отличное от польского, самосознание. Даже если кто-то и перешёл в католичество, к тому же зачастую лишь потому, что католической стала та церковь, в которой молились все поколения семьи. Молились, не особо задумываясь, по какому обряду это делается.
Проект о выделении Холмщины в отдельную губернию, — вспоминал митрополит Евлогий, — «который раза два-три выдвигали русские патриоты, систематически погребали правительственные канцелярии то в Варшаве, то (при Победоносцеве) в Петербурге. Значения проекта никто не хотел понять. Для правительственных инстанций дело шло просто о видоизменении черты на географической карте России. Между тем проект отвечал самым насущным потребностям холмского народа, он защищал от полонизации вкраплённое в административный округ Польши русское население, отнимал право рассматривать Холмщину как часть Польского края. Русские патриоты понимали, что выделение Холмщины в отдельную губернию было бы административной реформой огромного психологического значения» (4).
Митрополит Евлогий стал Холмским епископом, будучи совсем молодым человеком
Польский вопрос в миниатюре
Осознание того, что Холмский вопрос – это польский вопрос в миниатюре, пришло очень быстро. Холмский проект уже после завершения «Великих реформ» неоднократно отклоняли в зародыше, однако параллельно принимали определённые меры по русификации края – через школы осуществлялось активное, порой даже нахрапистое продвижение православия. Но при этом почти не касались главного – экономической структуры. Тут ставка однозначно делалась на то, что русскими должны стать, прежде всего, помещики, а батраки «привыкнут».
Однако «перекрестить» униатов оказалось совсем непросто. К концу XIX века, только по официальной статистике Синода среди тех, кого формально перевели в православные, оставалось 83 тысячи «упорствующих», а у них было ещё около 50 тысяч некрещёных детей. А по неофициальным данным, только в Седлецкой губернии насчитывалось 120 тысяч «упорствующих» (5). Но уже в это время даже консерваторы во главе с К.П. Победоносцевым настаивали на исключительно «твёрдой» политике в Холмщине, вплоть до судебных приговоров в отношении униатов, не желающих креститься по-русски (6).
Такая позиция базировалась на решении Особого совещания, созданного Александром III сразу по воцарении – его члены просто постановили «считать упорствующих православными». Именно тогда впервые и прозвучал тезис о том, что «батраки привыкнут», а Победоносцев раз за разом ставил вопрос шире – вплоть до создания Холмской губернии. Авторитет известного консерватора при царе-миротворце был настолько велик, что от Особого совещания немедленно был направлен соответствующий запрос генерал-губернатору Привислинского края И.В.Гурко.
Легендарный герой освобождения Болгарии фельдмаршал И.В.Гурко не оправдал надежд сторонников присоединения Холмщины
Но тот достаточно неожиданно выступил резко против, считая, что «тем самым Россия толкнёт остальных поляков в объятия немцев». Легендарный фельдмаршал, не замеченный в либерализме, считал, что «это (выделение Холмской губернии) только затруднит полицейские меры борьбы с униатами». Сама по себе полезная мера, при поспешности исполнения «лишала генерал-губернатора возможности следить за нитями пропаганды». Помимо этого, Гурко привёл и стратегический довод: разделение единых в экономическом и политическом смысле польских земель, «препятствовало бы успешно руководить задачами военной обороны в этом важнейшем пограничном районе» (7).
После смерти Александра III генерал-фельдмаршала Гурко в Варшаве сменил граф П.А.Шувалов, более известный по яркой дипломатической карьере. К немалому удивлению знавших его как консервативного патриота и славянофила, склонного порой к компромиссу с Европой, Шувалов сразу заявил себя ярым сторонником создания Холмской губернии.
«Необходимо соединить упорствующее население в одно целое и поставить прочную преграду между ним и городами Люблином и Седлецом – этими истинными очагами польско-иезуитской пропаганды» — писал граф в записке на имя молодого царя. Только что вступивший на престол Николай II, уже в силу насаждавшихся в царствование его отца традиций, успел пропитаться «великорусским духом» и сразу начертал на записке Шувалова: «Вполне одобряю».
Отнюдь не зря либералы назвали Шувалова «бесцветной фигурой на этом посту» (варшавского генерал-губернатора), напоминая, что он долгое время прожил в Берлине и явно подпал под прусское влияние. Нашлись и те, кто припомнил бывшему «герою» Берлинского конгресса продолжительную болезнь, вылившуюся среди прочего в несвободу от чужого влияния, прежде всего, немецкого – в польском вопросе.
Историк Шимон Ашкенази отмечал, что именно это сказалось на отношении Шувалова к выделению Холмщины, довольно самоуверенно называя точку зрения генерал-губернатора исключением (8). Шувалов, однако, не был исключением в ином – его, как и всех варшавских губернаторов, сторонники выделения Холмщины обвиняли в попустительстве полякам, а либералы – напротив, в грубой антипольской политике. Тем не менее, на посту Варшавского генерал-губернатора Шувалова вскоре сменил князь А.К. Имеретинский, который сразу поторопился напомнить императору, что поспешное решение Холмского вопроса «произвело бы удручающее впечатление на самого «благовидного» поляка» (9).
Упомянутые выше данные статистики, возможно, намеренно преувеличенные с целью подтолкнуть решение Холмской проблемы, неожиданно сыграли именно ту роль, которую от них ждали. К тому же их своевременно «приправили» сообщениями о выездах по Холмской епархии католического бискупа Ячевского в сопровождении свиты в исторических костюмах с хоругвями и польскими национальными флагами и о деятельности обществ «Opieki nad uniatami» и «Bracia unici».
Примечания
1. А. Погодин, История польского народа в XIX веке, М. 1915, стр. 208
2. П. Струве, Два национализма. В сб. Струве П.Б., Россия. Родина. Чужбина, СПб, 2000, стр.93
3. Олійник П. Лихоліття Холмщини і Підляшшя // Шлях культурно-національного розвою Холмшини і Підляшшя в XIX і XX ст. Прага, 1941, стр. 66.
4. Митрополит Евлогий Георгиевский, Путь моей жизни, М. 1994, стр.152
5. Правительственный вестник, 1900, №10, Положение православных на окраинах
6. А.Ф.Кони, Из записок и воспоминаний судебного деятеля, «Русская старина», 1909, №2, стр.249
7. ЦГИАЛ, фонд Совета министров, д.76, опись 2, лист 32-33.
8. Szymon Askenazego, Galerdia Chelmska, Biblioteka Warszawska, 1909, т.1, ч.2, стр.228
9. ЦГИАЛ, фонд Совета министров, д.76, опись 2, лист 34.
Где же границы Польши? Русский ответ на «польский вопрос». Окончание.
Собрать рассыпанную храмину русского национального чувства!
Пётр Столыпин, из речи в Государственной Думе 5 мая 1908 г.
Пётр Столыпин, из речи в Государственной Думе 5 мая 1908 г.
Первые промежуточные итоги по холмскому вопросу подвело очередное Особое междуведомственное совещание, состоявшееся в 1902 году под председательством К.П. Победоносцева. Оно постановило учредить Православную Холмскую епархию (1). Министр внутренних дел Д.С. Сипягин предложил заодно как можно быстрее ввести на землях будущей губернии практику воспрещения полякам покупки земель, дополнив это принудительным выселением из Холмщины особо рьяных католиков.
Впрочем, на совещании прозвучала и более взвешенная точка зрения – из уст министра финансов С.Ю. Витте, который настаивал на мерах сугубо экономического характера в отношении поляков Холмщины. Витте добавил, что, если не имеется в виду прибегать к подобного рода мерам, то выделение Холма теряет всякий смысл. Одна и та же центральная власть действует в Варшаве и будет действовать в Холме, власть, имеющая полномочия прибегать в деле защиты русского элемента населения к одинаковым мероприятиям (2).
Даже в решении польского вопроса Сергей Витте предлагал действовать экономическими методами
Зупинка у Холма: где «поляки» гутарили на мове
При всей медлительности российской бюрократии, особенно в делах духовных, учреждение епархии в Холме состоялось довольно быстро – всего через три года, фактически в разгар Первой русской революции. Возглавил епархию епископ Люблинский Евлогий, бесспорно патриот, но крайний реакционер и сторонник безудержной русификации. Неудивительно, что Ульянов-Ленин в своей характерной манере хлёстко назвал его воплотившим в себе всё «отвратительное лицемерие изувера» (3).
Но сама идея выделения края как губернии была совещанием отвергнута, а ещё одно Особое совещание по вопросам Холмщины удалось собрать только через четыре года. В нём приняли участие епископ Евлогий, Люблинский и Седлецкий губернаторы, председатель канцелярии Варшавского генерал-губернаторства и ряд чиновников менее высокого уровня. Председательствовал С.Е Крыжановский, на тот момент товарищ министра иностранных дел и государственный секретарь.
Не дожидаясь традиционной для русской бюрократии волокиты, суворинское «Новое время» уже в день открытия совещания 23 ноября 1906 года выступило на редкость категорично. «Если этот, глупо заторможенный вопрос, не получит теперь же быстрого и ясного решения в Петербурге, то русский народ в Холмщине окончательно погибнет». Вряд ли это было реакцией на выступления в прессе, но Особое совещание вполне оперативно приняло компромиссное решение: «выделить» Холмскую губернию без перемен в экономическом, гражданском и правовом отношениях.
С точки зрения военно-стратегической было решено оставить выделяемые земли в ведении Варшавского военного округа. На случай затруднений предлагалось часть уездов передать напрямую в Волынскую и Гродненскую губернии. Николай II одобрил решения совещания в целом и назначил окончательные сроки – ноябрь 1907 года. Митрополит Евлогий свидетельствует, что и впоследствии борьба в думской комиссии вокруг холмского вопроса была упорной и деятельной. Поляки тормозили обсуждение путем бесконечных прений, левые члены комиссии всегда голосовали против митрополита Евлогия, по его словам, независимо от того, правое или неправое дело он защищал (4).
Кафедральному собору в Холме ненадолго выпало оставаться православным
Верноподданные октябристы, которых «дело Холмщины» вообще-то мало волновало, старались держать «в узде» националистов, ведя торговлю голосами: обещали поддержку в холмском вопросе в обмен на обратную поддержку в других делах. Правые также относились к проблеме Холмщины равнодушно и были недовольны переходом Евлогия от них к националистам. В последнем случае сказывался и сословный эгоизм: «польский помещик нам ближе, чем русский крестьянин», считали многие монархисты из дворян (5).
Холмский вопрос удостоился рассмотрения и на вызвавших широкий международный резонанс Славянских совещаниях. Участники Пражского, 1908 года, высказавшись за равноправие народов, разразились декларацией, достаточно расплывчатой по форме, но антироссийской, по сути. Русская пресса в ответ не стеснялась в выражениях.
«Как бы ни решали разные славянские съезды польский вопрос, какие бы резолюции они не выносили о Холмщине, это не может иметь ровно никакого значения при решении этого вопроса. Холмская Русь – русская земля. Там живёт православный и католический русский народ, и он не может быть отдан в жертву полякам, хотя бы Австрия послала туда всех своих Крамаржей (6). Чешский политический деятель Карел Крамарж, доктор права, неославист, а в недалёком будущем — лидер младочешской партии, был в то время вице-президентом австрийской палаты депутатов. Уже в 1918 г. он стал первым премьер-министром Чехословакии. Парадокс, но в отличие от президента Томаша Масарика, он представлял себе независимую Чехословакию не республикой, а монархией, во главе, возможно, с одним из русских великих князей.
Карел Крамарж
Но усиление антипольской политики в России (прежде всего обсуждение в Думе закона о выделении Холмского края из Царства Польского) привело к резкому усилению противоречий между русскими и польскими сторонниками неославизма. Очередное совещание Исполнительного комитета в Петербурге в январе-феврале 1910 года вылилось в самый настоящий скандал. Либералов особенно насторожило нарочито активное участие в движении «искренних сторонников славянского единения», как правило, придерживавшихся объединительных тенденций.
Однако они не смогли противостоять натиску этих новых славянофилов. Большинство в российской делегации (она включала около 70 человек) составляло правое крыло «славянолюбов». В таких условиях тот же обласканный русской прессой Крамарж поставил цель перед австрийскими участниками «позаботиться о том, чтобы не были приняты враждебные (России – А.П.) постановления». «Мы не можем пойти на конфликт с государством, в котором живём. Не заниматься политикой — вот девиз неославизма», — заявил чешский политик накануне отъезда в Софию.
Полякам этого показалось мало, и, несмотря на послереволюционную оттепель в русско-польских отношениях, на следующий славянский съезд, в Софию они демонстративно не поехали. Варшавский очеркист Антон Жван отметился по этому поводу публикацией в софийской газете "Вечерна Поща", и… тут же умчался в Грюнвальд на помпезное празднование 500-летней годовщины легендарной битвы, где русские и поляки чуть ли единственный раз в истории сражались плечом к плечу с крестоносцами Тевтонского ордена.
Как всегда, сохранявший трезвую голову Корвин-Милевский в ответ на нарочито антигерманский характер празднования поспешил выступить «отрезвляюще» в либеральной прессе, но получил в ответ от почти своих из "Чёрной сотни" обвинения в "присоединении к враждебной в отношении России манифестации". Черносотенцы настолько разошлись, что готовы были публично, через Думу, выразить недоверие лояльности авторитетного члена Государственного Совета.
К тому времени национально-религиозная борьба в Холмщине проникла в «низы» — в самые глубины народной жизни. «Душехватство», в котором русские попы неизменно обвиняли ксендзов, и со стороны православных приобретало порой поистине массовый характер. Стоило только в том или ином польском городке обосноваться двум-трём «господам в рясах», как там начинались чуть ли не ежедневные крестины.
Русские националисты не стеснялись в выражениях: «Поляки – не нация, а лишь орудие борьбы с русской нацией… мы (русские) не должны мириться ни с какими автономиями для Польши, ни с какими уступками…» Сторонники жёсткого имперского курса патетически напоминали про «стон русского народа, вечно страдающего от ярости польской предательской руки» (7). «Местное духовенство с двух сторон травят друг на друга свои «паствы». Вражда – факт, не выдумка», признавал украинский националистический еженедельник (8).
Выделение Холмщины было однозначно поддержано немногочисленными украинскими политиками, и Столыпин этой поддержкой в полной мере пользовался. С большим трудом обосновавшиеся на Холмщине украинские «просвiты», всегда выступали с антипольских позиций, но, тем не менее, в борьбе за «славянский (читай: украинский) Холм» предпочитали рассчитывать на собственные силы, а не на пришлых – великороссов. Они явно уступали в активности польским «Матицам», продвигавшим польские школы – так, даже организовать украинские школы удавалось далеко не в каждом украинском селе. Стоит ли удивляться, что в 1910 году, когда официальное решение Холмского вопроса «по-столыпински» можно было считать предрешённым, в селе Кобыляки была закрыта единственная в крае украинская сельская читальня имени Тараса Шевченки.
Антипанство Михаила Грушевского
Разрекламированный в современной Украине националист Михаил Грушевский, которого кто-то из журналистов метко назвал «антипан», тут же припомнил католикам свои, ещё не забытые предсказания. Речь в них шла о том, что «пытаясь стравить украинцев с великороссами, они никогда не получат в их лице настоящих друзей». Насколько же актуальны слова этого уроженца Холма сегодня, сто с лишним лет спустя! А в бурные революционные дни этот яркий полемист неустанно доказывал, что «указом о вере польское общество воспользовалось не в духе национальной справедливости» (9).
Михаил Грушевский
Десятилетиями воздействуя на унии, вместо того чтобы воссоздать «народную» церковь, ксендзы упрямо перетягивали украинцев в католицизм». А в 1907 году, когда первая революционная волна сошла на нет, Грушевский, в ответ на реанимацию идеи польской автономии, восклицал, что «заключение Холмщины в автономную Польшу было бы вопиющей несправедливостью к украинскому народу» (10).
Логической вершиной борьбы украинских националистов и лично Грушевского за «славянский Холм» стало требование выделить его как украинский край. Впрочем, за украинский «маслак» (кость) Грушевский, как весьма авторитетный историк, выступал ещё в дни первой русской революции. Отвечая на статью Тышкевича в кадетской «Речи» (ну конечно, где же ещё высказаться польскому шляхтичу), Грушевский обрушился на польских политиков за то, что они дискредитируют вопрос о Холмщине, представляя его как затею «истинно русских» (11).
Ещё два года спустя Грушевскому удалось развеять твёрдую убеждённость кадетов в том, что выделение Холмщины расстроит русско-польское сближение, ослабляя внешние позиции империи. Националист ответил «буржуазной оппозиции» (кстати, так в один голос называли уже утратившую революционный пыл партию конституционных демократов и левые, и правые) обвинениями в том, «что они на ополячивании украинцев строят отпор Германии» (12).
Но до этого Грушевский решил использовать противопоставление славян германцам, справедливо отметив, что крестьяне Холмщины не перестанут быть славянами, даже если ополячатся. Пытаясь продвинуть свою сомнительную идею о том что, по сути, план выделения Холмщины – плод немецких интриг, он с успехом использовал и польскую прессу (13).
Грушевский пользовался абсолютной поддержкой депутата Думы националиста В.А. Бобринского, который в связи с этим стал объектом регулярных шуток и нападок со стороны крайних левых. Так, лидер социал-демократов Владимир Ленин (Ульянов) предложил Бобринскому «записаться в австрийские социал-демократы за активную защиту украинцев в Холмщине» (14). Когда же в 1912 году выделение Холмского края стало фактически лишь делом времени, Грушевский решил ещё раз поставить на место зарвавшихся панов: «Речь идёт не о четвёртом разделе Польши, а о борьбе за украинскую кость» (15) (опять «маслак» — А.П.).
Впоследствии наиболее трезвомыслящие поляки справедливо критиковали национал-демократов за присущий им на первых порах отчётливый клерикализм, и не без оснований считали, что именно он привёл к рождению Холмского проекта. Известный либерал Александр Свентоховский, неоднократно напоминавший оппонентам, что Польша может найти признание в России, а католицизм – нет, чрезвычайно жёстко оценивал «неумелую» активность ксёндзов. При этом и такие лояльные к России политики не переставали говорить про Холмщину – "это тоже польская земля".
Несвоевременная инициатива
Манифест 17 октября стал дополнительным стимулом к размежеванию по польскому вопросу, и конкретно в отношении выделения Холмской губернии. Так, министр внутренних дел П.Н.Дурново, признавая силу воздействия "конституционного акта" на общественное мнение Холмщины, считал, что прямолинейной русификации края теперь надо избегать, тем более что до этого все предпринимаемые к тому меры ничего не принесли. Никакого сближения окраины с центральными землями, с точки зрения министра, не произошло. В ответ на запрос МВД, Виленский и Киевский губернаторы выступили за скорейшее выделение Холмщины, однако Варшавский генерал-губернатор Г.А.Скалон ответил категорическим "нет" — и на идею создания новой губернии и на предложение присоединить холмские земли по частям к другим генерал-губернаторствам (16).
Несмотря на такие противоречия, вскоре после публикации манифеста Николай II первым делом принял депутацию общественных деятелей из Холмщины, все до единого члены которой оказались ярыми националистами. Что иного мог сказать им "их император", кроме как то, что "интересы русских людей Холмщины мне близки и дороги" (17), благосклонно приняв предложение иметь в крае собственного представителя.
Когда во главе комитета министров встал Пётр Столыпин, правительством был взят твёрдый курс на устранение сепаратизма окраин. Очень характерно одно из первых заявлений будущего премьера по поводу Холмского проекта, сделанное ещё в мае 1906 года: "Выделение Холмщины обрезало бы крылья полякам". Будучи депутатом Думы, Столыпин успел прослыть либералом, но во главе министерства внутренних дел и правительства стал отличаться завидными консерватизмом. Не случайно "Чёрная сотня" через свое благотворительное общество направило приветственный адрес Николаю II по случаю назначения Столыпина, а епископ Евлогий первым делом направил новый запрос по холмской теме в Синод.
Во II Государственной Думе польские депутаты намного активнее ставили вопрос об автономии, "естественным" ответом националистов на это стало форсирование вопроса о выделении Холмской губернии. Так, 10 апреля 1907 года польское коло выдвинуло очередной проект об автономии (18), весьма, впрочем, куцый. Однако, тут же в ответ на пленарном заседании прозвучала чрезвычайно тенденциозная статистика о населении Холмщины, где с беспокойством и негодованием отмечалась стремительная "полонизация" исконно русского края (19).
Впрочем, в качестве компенсации польскому коло было указано, что все проводимые в империи реформы, в том числе аграрная, на польских землях будут проведены в рамках автономии. Непонятно только, будущей или настоящей. Но, не правда ли, характерно, что в 1907 году, за семь лет до мировой войны никого сама идея автономии не смущала. Более того, о ней говорилось как о чём-то само собой разумеющемся, другое дело, что упомянутые реформы никто, даже в Думе, в одночасье "провернуть" тогда не рассчитывал.
"Новое время" тут же прокомментировало торг по поводу перспективы автономии в духе криминальной хроники: "Милюков и его друзья обещали гр. Тышкевичу и его сообщникам автономию. Они не могли бы сдержать своё обещание, даже если бы этого и пожелали. Это ничто иное, как тактический приём, польские участники этого маневра уже чистосердечно в этом признались" (20).
Русская пресса в ответ на опубликование во Львове "Исторических карт Польши" почти единодушно (среди прочих – газеты "Россия" и "Голос Москвы", то же "Новое время") обвинила поляков в желании вернуть границы 1772 года, а ещё лучше — получить не только Львов и Холм, но и Киев и Вильно. Особенно усердствовал "Голос Москвы", задаваясь, в конце концов, справедливым вопросом: где же границы Польши? (21). Известный историк и писатель Казимир Валишевский сразу охарактеризовал дискуссию как игру в парламентаризм.
Даже либералам хватило в тот момент ума признать требование автономии "несвоевременным" (22). Известный аристократ, сторонник политического компромисса граф Игнатий Корвин-Милевский жёстко раскритиковал соплеменников, занявших депутатские кресла в первом российском парламенте: "Р.Дмовский и его демократические сподвижники, все без исключения, без всякой необходимости и вопреки нуждам края, заняли резкую, бестактную, неприличную и вызывающую позицию по отношению к русскому правительству… Они в Думе кланялись разным кадетам, кланялись каким-то отвратительным "трудовикам", среди которых были в изобилии просто "хамы, не умеющие отличить правую лапу от левой" (23).
Пикировка, однако, продолжалась. Депутат Стецкий заявляет о том, что "мы (поляки) не примиримся с нашим нынешним правовым положением" (24). Его пытается поддержать Владислав Грабский – "это не Холмская Русь, а кружевообразное изделие канцелярского ухищрения" (25). Епископ Евлогий тут же отверг претензии поляков, как "слишком смелые и неуместные" (26).
Вместо заключения
Ну а дальше полякам настало время менять фронт. Россия свою готовность выделить Польшу в автономию доказала уже за несколько лет до мировой войны, и польским политикам предстояло всерьёз взяться за Германию и Австро-Венгрию. Ради чего и русские в качестве союзников вполне могли пригодиться.
О том, как же в итоге случилось польское возрождение, будет рассказано в нашей следующей серии очерков по польскому вопросу.
Примечания
1. Ф. Корнилов, Открытие Холмской епархии, Люблин, 1906, стр.42.
2. Цит. по В. Рожков, Церковные вопросы в Государственной Думе, М, 1975, стр.189.
3. В.И. Ленин, «Классы и партии в их отношении к религии», ПСС, т.17, стр. 435.
4. Митрополит Евлогий Георгиевский, Путь моей жизни, М. 1994, стр.162.
5. Окраины России, 1909, №21, от 23 мая.
6. Кулаковский П.А., Польский вопрос в прошлом и настоящем, СПб, 1907, стр.12, 30, 42.
7. Кулаковский П.А., Поляки и вопрос об автономии, СПб, 1906, стр.7.
8. «Громадьска Думка», Киев, 1906, 14 октября, №33.
9. Грушевский М., К польско-украинским отношениям в Галиции, «Киевская старина», 1905, №7-8, стр.230.
10. Грушевский М., Очерк истории украинского народа, СПб, 1907.
11. Рада, 1907, №2, 2 января.
12. Рада, 1909, №87, 18 апреля.
13. Nazionalism Rusinski a wylaczenue Chelmsczijzny, «Dzien», 1909, №70.
14. В.И. Ленин, К вопросу о национальной политике, Сочинения, т.17, стр.325, ПСС, т.25, стр.66-67.
15. Украинская жизнь, 1912, №5, стр.24.
16. РГИА, Фонд канцелярии Совета министров, 1906, д.79, оп.2, л.19, Письмо Г.А. Скалона на запрос министра внутренних дел, л.19.
17. Там же, л.20.
18. ЦГИАО, ф. Государственной Думы, 1907, оп.2, д.1212, л.12.
19. Там же, л.14.
20. Новое время, 1907, № 11112, 17 февраля.
21. Голос Москвы, 1907, №47, 22 февраля, №87, 12 апреля.
22. А.Л. Погодин, Главные течения польской общественной мысли, СПб, 1908, стр.615.
23. И. Корвин-Милевский, Борьба с ложью, СПб, 1911, стр.23.
24. Стенографический отчёт II Государственной Думы, ч.1, стр.906.
25. Там же, ч.1, т.2, стр.64.
26. Там же, ч.1, стр.1042.
https://topwar.ru/147110-poljakom-mozhesh-ty-ne-byt-russkij-...
https://topwar.ru/147503-holmskaja-gubernija-i-jeto-tozhe-po...
https://topwar.ru/147845-gde-zhe-granicy-polshi-russkij-otve...
Свежие комментарии