Реабилитирован посмертно. «Очень своеобразный человек с довольно известным прошлым»
Карьерный рост
Эдуард Берзин (его настоящая фамилия Берзиньш) родился в 1893 году в крестьянской семье. Сначала они жили в Старо-Пебальской волости Вольмарского уезда Лифляндской губернии (современная Латвия). Но в 1898 году семья перебралась в Ригу. Эдуард учился в одной из местных школ, осваивал малярное ремесло. А в 1910 году он уехал в Германию. Здесь Берзин окончил Берлинское королевское художественное училище. После чего вернулся в родную Латвию. И вскоре был призван на военную службу. В начале 1915 года принял участие в Первой Мировой войне в составе четвертого Видземского латышского стрелкового батальона. На военном поприще Берзину удалось себя хорошо зарекомендовать. Он удостоился серебряной медали на Станиславской ленте с надписью «За усердие», а также Георгиевского креста четвертой степени. В 1917 году стал офицером.
После Октябрьской революции Берзин стал одним из тех, кто формировал первый легкий артдивизион Латышской стрелковой советской дивизии. Вскоре он же и возглавил это подразделение. Вообще, в первые годы большевистской власти у Берзина шла очень насыщенная жизнь. И он полностью оправдывал доверие начальства. Так, например, летом 1918 года Эдуард Петрович стал одним из главных действующих лиц в подавлении мятежа левых эсеров в Москве. Чуть позже Берзин принял активное участие в раскрытии «дела Локкарта». Британский посол — главный в заговоре — при поддержке французского дипломата, американского агента и развитой шпионской сети, пытался навести свои порядки в правящей большевистской верхушке. Берзин встречался с Локкартом под видом согласного на мятеж латышского стрелка. Британец предложил ему крупную сумму денег на подкуп других стрелков. Деньги были получены Эдуардом Петровичем от знаменитого шпиона Сиднея Рейли и переданы «куда следует». А после раскрытия заговора, Берзин вернулся на военное поприще. В конце 1918 года он воевал с белогвардейцами и на Западном, и на Юго-Западном, и на Восточном фронтах кровопролитной Гражданской войны.
А во время Орловско-Кромского сражения, которое произошло в октябре 1919 года, Эдуард Петрович занимал должность начальника снабжения Латышской стрелковой дивизии. Затем в его жизни было еще несколько важных боев с белогвардейцами. А в 1921 году Берзин стал сотрудником спецотдела ВЧК, а после — ОГПУ. В официальных чекистах он проходил порядка шести лет. До тех пор, пока в 1927 года не предложил в ВСНХ СССР план по строительству Вишерского целлюлозно-бумажного комбината (ЦБК). По мнению Берзина, расположиться предприятие должно было в поселке Вижаиха (сейчас — Красновишерск), что на Северном Урале. «Верхи» идею Берзина поддержали. Но в силу различных обстоятельств дело затянулось. Сказалось и отсутствие необходимого оборудования. Поэтому за ним Эдуард Петрович в компании нескольких специалистов в 1929 году отправился сначала в Германию, а затем в США. А официально строительство строительства Вишерского целлюлозно-бумажного комбината ОГПУ стартовало лишь в начале 1931 года. Причем все работы были положены на плечи заключенных Вишлага (там-то, кстати, и отбывал наказание Варлам Шаламов). Работа шла очень быстро. Так быстро, что ЦБК удалось построить всего лишь за полтора года.
Эдуард Берзин с женой Эльзой
Пока шло строительство, Эдуарду Петровичу дали кресло руководителя треста «Дальстрой». Это государственное предприятие, которому поручили заниматься освоением территории в районе Верхней Колымы. Забегая вперед, можно сказать, что Берзин впоследствии совмещал посты уполномоченного коллегии ОГПУ СССР, Далькрайкома ВКП(б), Далькрайисполкома и руководителя Нагаево-Магаданского гарнизона Охотско-Колымского района.
Много, а главное, очень интересно о Берзине писал Шаламов. Вот одно из его воспоминаний: «Дзержинский с его постоянным интересом к переделке людей, к разным коммунам беспризорникам внушил Берзину свою страсть, свою любовь. В это время из Соловков, из УСЛОНа приходили дурные вести о «Курилке», о «выстойке на комарах», о побоях, о произволе, о пьянстве лагерного начальства, и соловецкими делами занималось правительство. Было решено строить эти дела по-новому, найдя людей, которые понимали бы, как трудна наука помогать человеку, как опасна и тяжела власть над бесправными людьми. Ему, Берзину, был доверен первый эксперимент такого рода».
Должность руководителя государственного треста по промышленному и дорожному строительству Берзину, по сути, дали за то, что он блестяще справился с заданием по строительству целлюлозно-бумажного комбината. Собственно, сам Сталин его рекомендовал на пост директора «Дальстроя». Впоследствии трест будет реорганизован в «Главное управление строительства Дальнего Севера».
По факту, это предприятие являлось полувоенным и ее задачи были такими же. А выбор места ее дислокации являлся обоснованным. Дело в том, что там Первая Колымская геологоразведочная экспедиция сумела подтвердить факт наличия золота. Причем в таких количествах, что его можно было добывать в промышленных масштабах. Об этом было сказано в постановлении Совета Труда и Обороны СССР от 1931 года: «Появилась необходимость создания мощной хозяйственной организации, способной в кратчайшие сроки, параллельно с дальнейшим изучением и разработкой недр, широким фронтом начать строительство дорог, морских и воздушных портов и населенных пунктов».
И в бухту Нагарева (современный — Магадан) Берзин приплыл в начале февраля 1932 года на пароходе «Сахалин». Вместе с ним на освоение далекой и неизвестной земли прибыли вольнонаемные работники треста, порядка сотни заключенных и стрелки военизированной охраны.
Хозяин Колымы
Эдуард Петрович не только являлся директором «Дальстроя». По факту, он стал полноправным хозяином не только территории, но и всех людей, находившихся в его подчинении. «Верхи» понимали, что перед ним стоит сложная задача, поэтому его полномочия были ограничены весьма условными рамками. И Берзин по полной программе воспользовался полученными привилегиями. Он основал свое собственное «государство в государстве». Шаламов писал в рассказе «Берзин»: «Он был хозяином жизни и смерти десятков тысяч людей, высшей партийной инстанцией, главной советской властью золотого края, командующим пограничными войсками на границе с Японией и Америкой».
Исследователь Иван Паниакаров в книге «Колымский ГУЛАГ в 30-е годы» писал: «Ровно 5 лет, 10 месяцев и 15 дней было у Эдуарда Петровича на то, чтобы заложить город, построить первые причалы морского порта, промышленные предприятия, электростанцию. При нем открылись первая школа и школы-интернаты для детей местного населения, библиотека, появились киноустановки в двух добротных клубах из рубленого леса для показа немых, а потом и звуковых фильмов. Уже в год его приезда в системе Управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей (УСВИТЛа) был создан небольшой театральный коллектив, с которого началась история Магаданского государственного музыкально-драматического театра. В центре будущего Магадана, по указанию Эдуарда Петровича, оставили нетронутым огромный таежный массив, чтобы превратить его в городской парк культуры и отдыха. Глядя сегодня на фотографии 30-х годов, с удивлением узнаешь в старых просеках парка современные асфальтовые дорожки, остатки строений тех лет и испытываешь чувство огромной благодарности к людям, которые еще в те страшные годы думали о нас… А через два года после приезда первого директора Дальстроя Колыма стала ведущим валютным цехом страны!»
Не забывали на Колыме, конечно, и о добыче золота. В 1932 году этот показатель был совсем скромным — порядка пятисот килограммов. Но спустя два года Берзин сумел поставить дело на поток. А результат добычи превысил пять с половиной тонн. А в 1936 году этот показатель был увеличен до тридцати трех тонн. Подобные успехи, конечно, не остались незамеченными. Доволен был и Иосиф Виссарионович. В конце 1933 года в интервью для «Нью-Йорк Таймс» он сказал: «Наша продукция уже вдвое превысила продукцию царского времени и дает сейчас более 100 миллионов рублей в год. Особенно за последние два года мы улучшили методы геологоразведочной работы и нашли большие запасы золота».
А вот что говорил сам Эдуард Петрович о добыче золота в 1936 году в интервью для газеты «Правда»: «В один день Колыма добывает золота столько, что на эти деньги можно прокормить один день целый мир».
Кстати, к тому времени на подвластной Берзину территории работали десятки приисков и сельских хозяйств. Было основано множество поселков, а в них построены электростанции, больниц и школы. Связь поддерживалась благодаря колымской трассе, которая протянулась более чем на шестисот километров. Не обошлось, конечно, и без лагерей для заключенных.
Берзин с дочерью Мирдзой
Иван Паниакаров писал: «К середине 30-х годов в центральных районах Колымы уже существовали прииски: «Верхний Ат-Урях», имени Водопьянова, «Партизан», «Штурмовой», «Пятилетка» и другие. Основной их рабочей силой были, конечно, заключенные. По сути, каждый населенный пункт представлял собой лагерь. Заключенные середины 30-х годов содержались в лагерях, совсем не похожих на те, которые появились на Колыме в начале 1938 года».
А вот воспоминания бывшего заключенного по фамилии Выгон. Он содержался как раз в лагере «Партизан»: «Территория этого городка не была огорожена колючей проволокой. Да и на работу заключенных водили без конвоя. Работа обычная: добыча в забоях и транспортировка в отвалы золотоносных песков…»
Интересно, что вплоть до середины тридцатых годов жизнь заключенных не являлась особо ограниченной. Они свободно могли перемещаться по лагерю-поселку, покупать необходимые продукты в магазине. При этом у каждого их них был свой счет в сберкассе, на который поступала заработанная плата. Да из этих денег делались вычеты, но все равно суммы получались приличными. Помимо этого заключенные могли писать письма и отправлять телеграммы. Было у них право и вызывать в поселок свои семьи.
Варлам Шаламов вспоминал: «Почему колымские годы, с 1932 по 1937 год включительно, выпадают из летописи побегов? Это — время, когда там работал Эдуард Петрович Берзин… Он пытался, и весьма успешно, разрешить проблему колонизации сурового края и одновременно проблемы «перековки» и изоляции. Зачеты, позволявшие вернуться через два-три года десятилетникам. Отличное питание, одежда, рабочий день зимой 4-6 часов, летом — 10 часов, колоссальные заработки для заключенных, позволяющие им помогать семьям и возвращаться после срока на материк обеспеченными людьми. В перековку блатарей Эдуард Петрович не верил, он слишком хорошо знал этот зыбкий и подлый человеческий материал. На Колыму первых лет ворам было попасть трудно… Тогдашние кладбища заключенных настолько малочисленны, что можно было подумать, что колымчане — бессмертны. Бежать никто с Колымы и не бежал — это было бы бредом, чепухой…»
Воспоминания Петра Георгиевича Куприянова, который являлся начальником техотдела Зырянской эксплуатационной базы, дают понимание того, каким человеком был Берзин: «В 1936 году, объезжая Колымо-Индигирское пароходство, приехал Берзин сюда в первый раз. Высокий, начавший сутулиться человек. Поседевшая борода. Долго молча ходил по поселку, поскрипывая кожанкой, во все уголки заглядывал. А Зырянка-то наша была — страшно вспомнить. Построенная среди кочкарника, на болоте, бараки из неошкуренных бревен. Кругом грязь непролазная… Берзин лично искал новое место для поселка. Приказал строить в устье Ясачной, на взгорке, новый поселок. Там и место для затонов, и для перевалочной базы удобное. Когда уезжал, сказал: «Приеду на будущий год, чтобы от этого и следа не осталось. Подпалите с двух сторон. Приехал в июне, когда заканчивалось уже строительство второй очереди поселка и нового комплекса. Остался доволен…
Еще такой факт вспоминаю. Снабженцы шкивы новые не завезли, так мы наловчились их из фанеры делать. А она — дефицит дорогостоящий. Усмехнулся Эдуард Петрович и говорит: что ж, мол, материал дорогой транжирите, денег государственных не жалко? Огромные миллионы приводил он в движение здесь, на Севере, а любую копейку заставлял беречь…»
Такое отношение к людям и к делу, естественно, очень быстро дало плоды. Исследователь Александр Козлов писал: «К концу 1937 года в целом завершилось строительство опорной базы в Магадане и Нагаево, прокладка основного полотна Колымской трассы и ее ответвлений к приискам, создание Нагаевского морского порта, своего собственного морского и речного флотов, целого ряда аэропортов, автобаз, дизельных электростанций, совхозов, колхозов, рыбпромхозов и т.д. В период 1932-1937 гг. Дальстрой добыл почти 106 тонн химически чистого золота. С 1937 г. на рудниках «Кинжал» и «Бутугычаг» он стал добывать второй оборотный металл — олово. В общей сложности за период 1932-1937 гг. капитальные вложения на геологоразведочные работы Дальстроя составили 88,6 млн. руб.»
Сохранились воспоминания о Эдуарде Петровиче кузнеца Зырянской автобазы: «В мае 1936 года жил в Магадане, работал в автомастерских. Как-то говорят: «Берзин приехал!». О нем у нас в городе целые легенды ходили. Входит в мастерскую, с каждым поздоровался. Постоял около меня, посмотрел, как я работаю, и предлагает вдруг переехать на жительство в Зырянку. «Трудно там очень с рабочими руками», — говорит. А я и не знаю, где эта самая Зырянка. Оказалось, больше тысячи километров от Магадана… Потом, через год, встретился с Эдуардом Петровичем уже здесь. Удивительный он был человек — ни гор златых не сулил, ни манны небесной. А жили мы поначалу в палатках. Это в нашу-то зиму…»
В июне 1935 года меня досрочно освободили. Вскоре я женился, родилась дочь Тамара… Я уже включился в стахановское движение, соревнуясь с другими водителями, стал победителем в осенне-зимних перевозках 1935/36 года. Итоги были подведены где-то в первой половине мая. А спустя несколько дней ко мне пришла жена Эдуарда Петровича — Эльза Яновна. Тогда все знали, что она была прекрасным фотографом и делала снимки для газеты «Советская Колыма». Увидев ее, я сначала сильно смутился, но, переборов себя, как можно спокойнее ответил на все вопросы. «Ну, а теперь я вас сфотографирую», — неожиданно сказала Эльза Яновна и щелкнула фотоаппаратом. Через несколько дней сделанный ею снимок появился в «Советской Колыме», а затем и в журнале «Колыма». Моей жене этот снимок очень нравился, и она долгое время хранила вырезку из газеты…
Для строительства электростанции в поселке Спорном необходимо было перевезти котел «Финнер Гампер». Он весил 16 тонн. На Колыме тогда никто еще такой вес не перевозил. Котел находился в бухте Нагаева. Доставку его, учитывая предыдущие успешные перевозки, поручили мне. Трудно передать, как шел рейс, но вот я из Нагаева вместе с сопровождающим прибыл в Магадан. Остановился у моста через речку Магаданку. Здесь меня ожидало начальство автобазы, а также начальник Управления автотранспорта Дальстроя И.Е. Притулюк. Вскоре подошел и Э.П. Берзин. Поздоровавшись, он вместе со мной обошел вокруг котла, закрепленного на автомобиле с прицепом, все осмотрел, покачал головой и, пожав мне руку, сказал: «Хоть и тяжел груз, но я уверен, что вы благополучно доставите его по назначению». От таких слов у меня к горлу подступил комок, душили слезы.
В Дальстрое во времена Берзина существовала система перевоспитания, которая должна была вернуть сбившегося с пути человека на нормальную дорогу. Положительных примеров было немало. Бывшие уголовники (среди них и водители) становились стахановцами, рекордистами, они вызывали с материка своих жен, детей и продолжали жить и работать на Колыме по вольному найму.
… Последнее напутствие Э.П. Берзина я выполнил. Рейс до Спорного прошел очень трудно, но успешно».
Надо сказать, что Александру Федоровичу повезло. Он не только выжил, но и получил досрочное освобождение в июне 1935 года. Правда, на малую родину не вернулся. И еще десять лет он работал вольнонаемным рабочим на нескольких автобазах Магадана.
А Берзин продолжал гнуть свою линию и обустраивать «государство в государстве». Вряд ли тогда он мог представить, что приближающийся 1937 год станет роковым сначала для его детища, а потом и для него самого. Учитывая род деятельности Эдуарда Петровича и его «былые заслуги», у него образовался, если можно так выразиться, «пул» недоброжелателей и завистников. И они, как водится, не сидели сложа руки.
Шел 1937 год…
Эдуард Петрович справлялся со своей работой. В «верхах» его ценили за отменные результаты. Обустройство района Верхней Колымы продвигалось ударными темпами, золото добывалось в том же режиме. В общем, им были довольны.
В 2008 году в газете «Северная заря» были опубликованы воспоминания одного из топографов-геодезистов Л.М. Тренина, который работал на «Дальстрой»: «Память сохранила яркое морозное солнечное утро. Наша палатка гнездится на скале в десяти метрах выше уреза воды на западном крутом берегу бухты Нагаево. Я вышел из палатки совершить утренний туалет – обтереться до пояса снегом.
Собрался будить своего напарника топографа Вольку Шавлова. Вдруг слышу – скрип полозьев, фырканье лошадей, людской говор. Из-за близкого мысочка вынесся возок с двумя седоками и остановился чуть ниже палатки. Набрасываю на себя полушубок и бегу навстречу гостю. Он снял тулуп и в кожаном реглане поднялся по ступенькам.
– Кто здесь живет? – мягкий прибалтийский говор. Объясняю: нас двое вольнонаемных и 17 зеков. Топографическая группа, ищем место для причала – промеряем глубины в бухте.
Приглашаю гостя в палатку. Берзин от завтрака отказывается. Интересуется техникой изысканий. Говорим о своих трудностях откровенно: слабосилье рабочих, голодная пайка хлеба, камса, морская капуста. В результате – цинга. Труд тяжелый, многие не выносят. Лежат вповалку, полубосые, обмороженные, в струпьях. В блокноте Берзин пишет распоряжение о выдаче группе десяти полярных пайков. Желает успеха. Натягивает красочные вязаные рукавицы. Медленной уверенной поступью, плотный и властный, спускается вниз. Садится в возок, приветствует нас взмахом руки. Через секунды скрывается в набежавшей с моря туманной дымке. На другой день нам привезли целый воз ценнейших продуктов. Началось спешное откармливание работяг».
Рассказал о Берзине и член союза писателей СССР Михаил Прокопьевич Белов в книге «Из моего времени». Вот интересный отрывок: «Подспудно он жил в моей памяти с момента первой встречи летом тридцать седьмого года во Владивостоке, на Первой Речке, где находились пересыльные колымского лагеря. В день отплытия теплохода «Феликс Дзержинский» в Магадан я переоделся в белоснежную морскую форму: во время ареста обыска в квартире не было, меня взяли на корабле, когда я вернулся из арктической экспедиции в Карском море. Мне было тогда двадцать пять лет.
Началась погрузка зэков. Колонны заключенных по узкому молу двигались к плашкоутам, на которых зэков перевозили на стоящий на рейде корабль. Я решил запечатлеть это шествие на пленку и полез в чемодан за «Лейкой».
Колонна растянулась. Мол был узковатый. Справа вода. Слева вода. Куда тут побежишь… Конвой далеко впереди. Замыкавший не обратил внимания на молодого моряка во всем белом. Я оказался один на молу. Берег был рядом. Сердце заколотилось. Там же свобода. Там жизнь. Беги! Никто тебя не задержит. Я не побежал, до сих пор не могу понять, почему.
Вдруг подъезжает роскошная легковая машина. И выходит из нее человек в габардиновом макинтоше. Высокий. Стройный. Классически строгое лицо. Аккуратно подстриженная бородка. Спросил: «Куда вас подвезти?». Выслушав, посмотрел на берег. А берег был рядом. Человек почему-то вздохнул и молча пригласил меня в машину…
В «ситцевом городке» Берзин основательно знакомился с заключенными. Говорил: тех, кто добросовестно будет относиться к работе, переведут на условное конвоирование. Люди с большими сроками могут ходатайствовать о переводе в колонисты, вызвать семью с материка. Дальстрою нужны квалифицированные кадры. Кто хочет приобрести специальность или повысить квалификацию, к их услугам учебный комбинат. Говорил Берзин о перспективах досрочного освобождения…
Не буду идеализировать — Берзин не мог превратить рожденный тоталитарной системой, сталинской инквизицией колымский «белый ад» во что-то иное, но старался, чтобы этот ад стал хоть чуть теплее и человечнее, и мы, невольники той стылой дали, тому свидетели. И вряд ли случайно, что за время его руководства Дальстроем люди в тяжелейших условиях делали почти невозможное».
В 1937 году жизнь в «государстве в государстве» начала резко меняться в худшую сторону. И, что важно, сам Эдуард Петрович ничего не мог с этим поделать. Все чаще и чаще на Колыму стали доставлять заключенных иного пошиба. Проще говоря, процент «бытовиков» резко снизился. И в «государство» Берзина пачками попадала осужденная интеллигенция. Большинство из них являлись слабыми, больными и старыми людьми, которые ни физически, ни морально не могли вынести суровых условий жизни и труда на Колыме. Компанию им составляли «контрреволюционеры» и настоящие, матерые уголовники, которые не хотели работать. Они пытались ввести свои правила и порядки, разрушая этим труд Берзина. Он, как мог, пытался навести порядок. Но, прекрасно понимал, что если ситуация не изменится, Колыма лишиться того малого «тепла» и полностью станет соответствовать термину «белый ад».
Надо сказать, что генеральный план развития народного хозяйства Колымской области был разработан сразу на десять лет с 1938 по 1947 годы. Можно сказать, что главным автором проекта являлся, конечно же, сам Эдуард Петрович Берзин. Любопытно, что в нем он говорил о том, что главная ставка должна быть сделана не на заключенных, а на вольнонаемное население. В плане отмечалось: «К 1947 году мы должны прийти со ста процентами вольнонаемной рабочей силы. До этого неизбежно значительное участие заключенных. Их число возвышается до 1942 года, после чего начинает падать. Одновременно с этим в течение 3-й пятилетки должна происходить значительная колонизация заключенных. В 4-й пятилетке колонизация развивается, лагерники постепенно переходят в колонисты. Колонисты же пополняют после окончания срока кадры вольнонаемной рабочей силы с материка. От вербовки на время (3 года) она постепенно переходит к постоянной работе на Колыме».
Этот Генеральный план вызвал неоднозначную реакцию на «верхах». Главным «камнем преткновения» стала как раз идея о постепенном отказе от рабочей силы в лице заключенных. Некоторые историки и исследователи выдвигали версию, что позиция Берзина шла вразрез с позицией Москвы. Поэтому, «профилактическую работу» с Эдуардом Петровичем решили не проводить, а банально заменить его на «своего» человека, который поведет «Дальстрой» нужным курсом, без «самодеятельности». Найти такого человека не составляло труда, поскольку занять кресло директора хотели многие приближенные к верхушке.
Надо сказать, что и у лагерного населения Колымы отношение к Берзину было двоякое. С одной стороны он приобрел репутацию истинного демократа, который позиционировал себя как открытого для диалога начальника. Например, Эдуард Петрович ежедневно принимал заключенных, которые хотели с ним что-либо обсудить. Правда, по воспоминаниям того же Шаламова, Берзин отводил на эту «беседу» лишь то время, которое было ему необходимо чтобы оседлать коня. И хотя этот процесс занимал не так много, его хватало для приема нескольких человек. Просьбы и жалобы заключенных лились нескончаемым потоком. Берзин выслушивал, но вот помогал далеко не каждому. Чекистская работа оставила свой след. Берзину были необходимы железобетонные доказательства и обоснования той или иной жалобы. Не последнюю роль, по воспоминаниям современников, играло и личное отношение. Шаламов вспоминал, что Эдуард Петрович с презрением относился к заключенным, являвшимися инженерами. Он считал их вредителями.
Забегая вперед, стоит заметить, даже те заключенные, которые были недовольны политикой Берзина, отмечали, когда власть на Колыме сменилась и приехал новый «хозяин», жить стало гораздо хуже. Причем относилось это и к вольнонаемным рабочим, и заключенным.
Об этом писал Николай Эдуардович Гассельгрен в книге «Пять лет на Колыме». Интересно, что являясь инженером-строителем, он добровольно приехал на Колыму в 1934 году в качестве вольнонаемного рабочего. Николай Эдуардович строил дорогу через Утинский перевал. Принимал участие в возведении поселка Ягодное, Марчеканского судоремонтного завода и бензобазы в Магадане. Но спустя четыре года его арестовали по доносу. Вот что вспоминал Гасельгрен: «Я строил дорогу через Утинский перевал, что было объявлено сверхсложной задачей, так как руководство Дальстроя считало, что необходимо дать тракторный проезд буквально в считанные месяцы. На меня надеялись, говорили: «Ты строил Турксиб, ты прошел Метрострой! Неужели не справишься, подведешь? Чем можем, тем поможем!» Последнее выражалось в том, что мне выделили свыше тысячи человек, большинство из которых являлись заключенными.
Тогда-то я впервые увидел, как работают эти люди. А работали они словно львы, ибо в Дальстрое существовала система зачетов, которая фиксировала выполнение и перевыполнение дневной нормы выработки, количество рабочих часов, отсутствие замечаний, наказаний, наличие поощрений и т.д., что вело к досрочному освобождению.
В течение двух с половиной месяцев на Утинском перевале гремели мощные взрывы, было разработано и вытащено более 80 тысяч кубометров мерзлой и скальной породы. Все это делалось несмотря на снежные заносы, лютые ветры и морозы, на вспышки «популярной» в то время болезни — цинги, косившей без разбора вольнонаемных и заключенных…
В конечном итоге мы победили. Тракторный проезд был дан в кратчайшие сроки. Э.П. Берзин сам приехал поздравлять наиболее отличившихся. Все его встречали как желанного гостя. Уже тогда можно было говорить об огромном авторитете Эдуарда Петровича.
Завоевал же он его своей твердостью, честностью, человечностью. Я не помню даже одного случая, когда бы Э.П. Берзин поступил несправедливо, отказался от своего обещания, хотя и принимал самые жесткие решения по отношению к нарушителям трудовой дисциплины. Он не был мягким, мягкость бы в то время не простили, панибратства между вольнонаемными и заключенными быть не могло, да его и не было.
…Меня перевели в Магадан. Там с весны 1936 года я стал возглавлять участок строительства завода №2, который возводился в поселке Марчекан, примыкающем к бухте Нагаева. Строительство завода тоже было очень трудоемким и сложным делом. Об этом опять же неоднократно говорил Э.П. Берзин, который приезжал сюда и даже приходил пешком по берегу Нагаевской бухты. При Э.П. Берзине мы сумели справиться только с половиной задания. Вскоре мы узнали, что он арестован как «враг народа»…
Властителем Колымы стал приехавший ему на смену начальник Дальстроя старший майор госбезопасности К.А. Павлов. Весь 1938 год в Магадане и далее по трассе происходили массовые аресты, репрессировали почти всех, кто работал с Э.П. Берзиным… С открытием навигации стали привозить новых «политических». Появились они и на строительстве бензобазы. Приезжал сам К.А. Павлов, кричал, обвинял за медлительность (Э.П. Берзин до этого только благодарил), торопил, грозился наказать. И так несколько раз.
Кое-кто говорил, что меня не арестовывают потому, что я являюсь неплохим специалистом, что без меня навряд ли кто справится. Наверно, так и было, потому что когда летом 1938 года мы наконец построили бензобазу, то мне сказали, что дадут время отдохнуть, а затем… арестовали».
Смена власти
Летом 1937 года над Берзиным стали сгущаться тучи. У него было много завистников и откровенных врагов, но на главное — донос — отважился лишь один. Им стал бывший руководитель Эдуарда Петровича, некогда занимавший должность начальника ГУЛАГа Лазарь Иосифович Коган. В то время он являлся заместителем наркома лесной промышленности. Это его впоследствии Солженицын назовет одним из «главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, шестерых наёмных убийц». Когана Александр Исаевич считал виновным в гибели множества ни в чем неповинных людей.
«Заявление заместителя наркома лесной промышленности Л.И. Когана на имя заместителя наркома внутренних дел В.М. Курского о «подозрительной деятельности» Э.П. Берзина. 11 июня 1937 г.
Тов. Курский!
Звонил Фриновскому, говорят, уехал.
Пишу тебе.
Есть такое место — Колыма на Дальнем Востоке. Там золотые прииски. Начальник там — Берзин. Колыма находится в ведении НКВД.
Берзин — очень своеобразный человек с довольно известным прошлым. Это тот солдат Берзин, который вербовался Локкартом (заговор послов). Своеобразие его заключается, например, в том, что он лет 6–7 тому назад сказал мне: «Ведь меня в партию записал насильно Свердлов». Кроме того, Берзин единолично вел какие-то секретные дела за границей, часто туда ездил, имел свой счет в финотделе ГПУ, по которому, кажется, не отчитывался. <…>
Всю деятельность Берзина, связанную с какой-то конспиративной работой и, в частности, связанную с постройкой Вишерской бумажной фабрики и поездками за границу — знал Рудзутак.
Берзин об этом говорил прямо. С Рудзутаком он был на «ты», называл его Яном и устраивал через него все свои хозяйственные дела. Если чего мы не могли для строительства фабрики делать нормальным порядком, Берзин легко проводил через Рудзутака. Это нас радовало, но часто — удивляло. Объясняли мы отношения к Берзину Рудзутака земляческим и товарищеским признаками. У Берзина в Москве, где-то около Девичьего Поля, был и говорят есть <…> деревянный, двухэтажный большой дом. Однажды, много лет назад, я подвозил Берзина к этому дому. Жил он во всем доме один, хотя, по виду, там можно поселить 10 семейств.
<…> Не помню кто, но говорили, что туда приезжает Рудзутак. Ворота всегда на запоре. Постоянно во дворе стояла машина, на которой, в редкие приезды с Вишерского строительства в Москву, ездил Берзин. Берзин говорил, что это машина Совнаркома. Меня всегда занимал вопрос: как вяжется официально небольшое служебное положение Берзина с его неофициальными возможностями — этот таинственный дом <…>, поездки за границу, громадный личный текущий счет в финотделе (Берензон должен это помнить). Сегодня пом. нач. ГУЛАГа Алмазов рассказал мне, что, называясь членом партии, Берзин до 1929 г. не имел партбилета. Когда на Вишере пошел слух, что он беспартийный, Берзин, будто бы выехал в Москву и привез партбилет, в котором он значился членом партии с 1918 г.
Берзин — очень странный человек. Он всегда занимал мое внимание своим своеобразием. По всему своему складу, он мне казался беспартийным, и когда он сказал, что его насильно записали в партию, это подтвердило мое впечатление о нем.
Сообщаю это для сведения.
Может быть, пригодится.
Адрес дома Берзина в Москве не знаю, знаю, что около Девичьего Поля.
Можно, видимо, узнать в Дальстрое (контора Берзина) или у т. Бермана в ГУЛАГе.
Л. Коган».
Вот только это письмо попало не к заместителю наркома внутренних дел, а непосредственно к самому наркому Ежову. И он уже двадцать первого июня перенаправил донос Молотову и Сталину. Учитывая время, подобные письма являлись идеальным методом устранения неугодного человека. Сам донос Коган составил идеально, делая упор на «беспартийность» и, что самое важное, на связь Берзина с Яном Рудзутаком. Этот второй пункт и являлся «тревожным сигналом». Дело в том, что к тому времени уже бывший заместитель председателя Совета народных комиссаров был объявлен «врагом народа». Его арестовали в конце мая 1937 года. Но дело против Берзина набрало ход не сразу. Лишь по осени Ежов взялся за разработку «своеобразного» Берзина и стал готовить ему замену. Выбор пал на тогдашнего наркома внутренних дел Крымской АССР Карпа Александровича Павлова. Он же, кстати, входил в состав особой тройки, созданной по приказу НКВД от тридцатого июля 1937 года и являлся участником репрессий. Карп Александрович и должен был стать новым руководителем «Дальстроя».
В начале октября Павлова вызвали в Москву. А спустя пару недель Берзину была отправлена шифровка от Ежова: «Ответ (на) ваши телеграммы задержался ввиду подыскания вам заместителя. Сейчас вашим заместителем назначен Павлов который (в) ближайшее время выезжает (в) Нагаево. По ознакомлении Павлова (с) работой выезжайте (в) Москву (в) отпуск и (на) лечение. Надеюсь что после отдыха и лечения вы с новыми силами вернетесь на работу и покажете еще большие образцы по дальнейшему освоению Колымы».
Ежов обманывал. Знал ли об этом Эдуард Петрович или нет – неизвестно. Но своего «заместителя» он принял с распростертыми объятиями первого декабря 1937 года. Белов в «Из моего времени» писал: «Берзин стал вводить его в курс дела, знакомить с хозяйством. Павлов в присутствии Берзина не стеснялся говорить рабочим: «Я вам покажу! Вы у меня узнаете, что такое Колыма!»
Вскоре Берзин на пароходе «Феликс Дзержинский» покинул свое «государство в государстве». Белов вспоминал, что чувство тревоги не покидало провожающих. А усилил его неприятный инцидент, произошедший во время приближения Эдуарда Петровича к трапу парохода. Часовой, прекрасно знавший, кто перед ним, все равно остановил Берзина и потребовал предъявить документы. Тот отреагировал максимально спокойно и выполнил приказ часового, а после проверки и вовсе поблагодарил его за хорошее несение службы. Белов вспоминал: «Многим показалось тогда, что провожают они своего директора не в отпуск, а насовсем».
«Враг народа»
Предчувствие не обмануло. Девятнадцатого декабря Берзина арестовали. Его сняли с поезда на станции Александров, что недалеко от Москвы. Директора «Дальстроя» объявили «организатором и руководителем колымской антисоветской, шпионской, повстанческо-террористической, вредительской организации». И посадили в Лефортовскую тюрьму.
Во время допросов Берзину предъявили множество обвинений. Звучали фамилии Рудзутака и Ягоды. Говорилось, что директор «Дальстроя» слишком с ними сблизился. Особенно с Генрихом Григорьевичем Ягодой. Мол, по его поручению Берзин наладил систему масштабного хищения драгоценных металлов у себя на Колыме. Мол, часть из добытого золота шла мимо отчета, который отправлялся в Москву. Эти «излишки» распределялись между Ягодой и его приближенными. Также, часть шла на счета в иностранных банках и подкуп людей из окружения Сталина. Эти завербованные лица должны были передавать полученные сведения непосредственно Ягоде. Они были необходимы Генриху Григорьевичу для упрочнения собственной позиции и последующего смещения Сталина. Надо сказать, что сам Ягода к тому времени уже находился под арестом и давал показания. Он же и потянул за собой многих людей, в том числе и Берзина.
По факту, неоспоримых доказательств хищения драгоценных металлов Берзиным не было. Как не было доказательств и его «контрреволюционной повстанческой деятельности» и «подрыве государственной промышленности». Некоторые историки и исследователи склоняются к версии, что все эти обвинения были выдвинуты только из-за того, чтобы Берзина расстреляли.
Но все равно процесс затянулся. Приговор Берзину был вынесен только первого августа 1938 года. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к высшей мере наказания за «подрыв государственной промышленности», «измену Родине», «совершение террористических актов», «организационную деятельность, направленную на свержение существующего строя».
Перед смертью Берзин сказал: «Партия и правительство поручили Дальстрою освоение Колымы. Дальстроевцы не жалели сил и здоровья, чтобы выполнить задание. Не обошлось, конечно, без ошибок и недостатков, но за это дают выговор по службе, а не расстрел». Вскоре приговор привели в исполнение. Кстати, расстрела не избежал и Лазарь Коган. Его казнили в марте 1939 года.
Затем была арестована Эльза Яновна Берзина. Ее приговорили к восьми годам трудовых лагерей — как жену изменника Родины.
Эдуард Петрович (впрочем, как и Коган, и Рудзутак) были посмертно реабилитированы в июле 1956 года.
Автор: Павел Жуков
Свежие комментарии