Багровый след. Борис Савинков.
Против течения
Борис Викторович родился в семье революционера в 1879 году. Его отец откровенно не любил действующую власть и всячески ее критиковал. Виктор Михайлович работал в судейской системе в Варшаве. Мать Бориса — Софья Александровна (в девичестве — Ярошенко) — родилась в Польше. Она, кстати, приходилась сестрой известному художнику Николаю Александровичу Ярошенко.
Детство Бориса Викторовича прошло в Варшаве. Он сначала учился в местной гимназии Высшего образования, а затем поступил в Петербургский университет. Но окончить его не сумел из-за участия в массовых беспорядках, спровоцированных студентами. Савинкова не просто исключили, ему запретили поступать в любое другое учебное заведение, находящееся в России.
Первый раз Бориса Викторовича арестовали в 1897 году в Варшаве именно за революционную деятельность. Оказавшись на свободе, Савинков примкнул к группам социал-демократического направления — «Социалист» и «Рабочее знамя». Вскоре его вновь арестовали с той же формулировкой, но через короткое время отпустили. И в 1899 году Борис Викторович женился на Вере Глебовне Успенской, дочери писателя Глеба Ивановича. Активно печатался в газете «Рабочая мысль», а затем перебрался в Германию, чтобы продолжить учебу.
В 1901 году Савинков оказался среди пропагандистов «Петербургского союза борьбы за освобождение рабочего класса». Естественно, подобная деятельность не могла закончиться ничем хорошим. Бориса Викторовича в очередной раз арестовали за революционную деятельность. Но теперь, учитывая «хроническое заболевание», его отправили в ссылку в Вологду. Там же поселилась и его семья. На новом месте Савинков получил должность секретаря консультации присяжных поверенных при Вологодском окружном суде.
Находясь в ссылке, Борис Викторович не думал отказываться от своих политических взглядов. И вскоре он опубликовал статью под названием «Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократов». Это творение было тепло принято единомышленниками. Более того, сам Владимир Ильич Ленин отметил способности молодого революционера. Но к этому времени Савинков понял, что его возможности в социал-демократии практически исчерпались. Просто размышлять с умным видом о том, что лучше и что правильно, он уже не мог. От теории Борису Викторовичу хотелось перейти к практике, а социал-демократические рамки не позволяли ему сделать этот важный шаг. Поэтому Савинков, после длительного размышления, пришел к выводу, что его место среди левых эсеров. На этот выбор повлияло и знакомство с лидером этого течения — Виктором Михайловичем Черновым. Именно Чернов мог, что называется, развязать руки революционеру, предоставив ему свободу. Кроме этого, Бориса Викторовича прельщал и манил главный культ левых эсеров. Ведь они во главе угла ставили героический подвиг и жертвенность ради достижения поставленной цели. Все это ценилось куда выше, чем собственное «я». В общем, левые эсеры сулили Савинкову настоящий алтарь революционной борьбы, который следовало окропить своей же кровью. И для Бориса Викторовича это сыграло одну из ключевых ролей при выборе «берега». Вторая — разрешенный террор. Савинков и левые эсеры были, что называется, созданы друг для друга.
Так что, однажды Борис Викторович понял, что больше не может спокойно плыть по течению и довольствоваться участью ссыльного. И в 1903 году он сумел вырваться из захолустной Вологды. Преодолев множество преград, он покинул родную страну и вскоре оказался в Женеве. Здесь Савинков познакомился с еще одним лидером движения левых эсеров Михаилом Рафаиловичем Гоцем. А затем официально примкнул и к самим эсерам, и к их Боевой организации.
Первое боевое задание не заставило себя долго ждать. Уже в следующем году Борис Викторович получил приказ устранить министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве. Причем Савинков являлся именно руководителем операции. А ее создателем выступил глава Боевой организации Евно Азеф. Азеф же определил и состав группы ликвидаторов. Помимо Савинкова туда вошли: Дора Бриллиант, Егор Созонов, мастер по изготовлению бомб Максимилиан Швейцер, а также еще несколько человек из, если так можно выразиться, «техподдержки». Азеф решил, что удобнее и надежнее всего будет взорвать карету вместе с министром, во время его передвижения от Петербурга в Царское село.
Поскольку операция провалилась тихо и незаметно, Азеф приказал повторить попытку двадцать четвертого числа того же месяца. Главный бросок доверили Алексею Покотилову, а страхующим стал все тот же Боришанский. После провала он пришел с повинной и выпросил себе второй шанс. Ему было необходимо реабилитироваться в глазах однопартийцев.
Но и на сей раз операция не увенчалась успехом. Двадцать четвертого числа карета Плеве по неизвестным причинам изменила маршрут и проехала другой дорогой. Но Азеф не оставил идею. Поэтому третья попытка была назначена на первое апреля. Главного исполнителя решили не менять. В ночь перед покушением Покотилов находился в гостинице «Северная». Неизвестно, что там произошло, но бомба сработала в руках Алексея. Эсер погиб. Произошедшим, конечно, заинтересовалась полиция. Началось расследование. И всем участникам группы пришлось в экстренном порядке покинуть Петербург и укрыться в Швейцарии. Азеф решил, что с устранением Плеве стоит немного подождать. А затем взялся за кадровую чистку состава Боевой организации. Многие были изгнаны, а Савинков получил выговор за провал операции. После этого Азеф обратился к ЦК партии с просьбой пополнить как ряды бойцов, так и увеличить финансирование своей организации.
Переждав, пока страсти улягутся, боевики вернулись к намеченной цели. Появилась и очередная дата ликвидации Плеве — пятнадцатое июля (двадцать восьмое — по григорианскому календарю). На сей раз, основным метальщиком был выбран Егор Созонов, а Боришанский выступал в роли страхующего. Именно Боришанский первым встретил карету и пропустил ее, а двигавшийся следом Созонов кинул бомбу. На случай его промаха неподалеку находились еще два боевика — Каляев и Сикорский. Но их участие не потребовалось, Егор Сергеевич не промахнулся. Министр внутренних дел погиб на месте. Сильные ранения получил и сам Созонов. Боевики тут же скрылись, бросив своего однопартийца. Здесь же, на месте преступления, его и арестовали. В декабре 1910 года Созонов покончил с собой в Зарентуйской каторжной тюрьме.
Борис Викторович, как и все остальные ликвидаторы, успел скрыться с места преступления. А вечером того же дня он выехал на встречу с Азефом в Москву. И вскоре вновь оказался за границей.
Война продолжается
Одной жертвы, пусть даже такой весомой как Плеве, левым эсерам, конечно, было мало. И Савинков начал подготовку нового теракта. Выбор пал на московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича (являлся пятым сыном Александра II). Действовали боевики по отработанной схеме. А главным метателем стал Иван Платонович Каляев. И семнадцатого февраля он бросил бомбу в карету Сергея Александровича. Великий князь погиб на месте. Из-за мощного взрыва его тело было разорвано на части. Тогда-то и родилась циничная шутка: «Наконец-то Великому князю пришлось пораскинуть мозгами!»
Убийцу арестовали и вскоре приговорили к повешению. Приговор был приведен в исполнение в Шлиссельбургской крепости. Что касается Савинкова, то он после выполнения поставленной задачи, вернулся в Женеву. От него требовалось набрать новых людей, готовых пожертвовать собой ради достижения «великой цели».
Кроме атак на Плеве и Сергея Александровича, боевики Боевой организации устраивали покушения на министра внутренних дел Ивана Николаевича Дурново, священника Георгия Гапона и адмирала Федора Васильевича Дубасова.
А вот нападение на Дубасова произошло двадцать третьего апреля 1906 года. Главным метателем был выбран Борис Вноровский. Но, несмотря на попадание снаряда, адмирал сумел выжить. Взрывом ему раздробило ступню. Также ранение получил кучер Федора Васильевича. А вот его адъютант — граф Коновницын — погиб. Планировал Борис Викторович совершить покушение и на государя. Он даже сумел найти исполнителя, но реализовать «проект» ему не удалось. Дело в том, что Савинкова арестовали в Севастополе. В этом городе он готовил покушение на адмирала Чухнина. Но полиция сумела узнать об этом. Бориса Викторовича посадили в тюрьму, а вскоре ему вынесли приговор — смертная казнь. Умирать так рано, не смотря на культ жертвенности, Савинков не собирался. Уже позже он написал об этом в романе «Конь бледный»: «Но как-то не верилось в смерть. Смерть казалась ненужной и потому невозможной. Даже радости не было, спокойной гордости, что умираю за дело. Не хотелось жить, но и умирать не хотелось».
Савинков тогда, конечно, не погиб. Ему удалось сбежать из тюрьмы и скрыться в Румынии. После побега Борис Викторович написал:
«В ночь на 16 июля, по постановлению боевой организации партии социалистов-революционеров и при содействии вольноопределяющегося 57 Литовского полка В.М.Сулятицкого, освобождён из-под стражи содержавшийся на главной крепостной гауптвахте член партии социалистов-революционеров Борис Викторович Савинков.
Севастополь, 16 июля 1906 г.».
Интересно вот еще что: полицейские называли Бориса Викторовича «Театральным». Дело в том, что он то и дело менял документы. То Савинков был поляком Адольфом Томашкевичем, то французом Леоном Роде, то поручиком Субботиным. Список его масок можно продолжать и дальше.Севастополь, 16 июля 1906 г.».
В Румынии Борис Викторович, конечно, не задержался. Оттуда он перебрался сначала в Венгрию, затем — в швейцарский Базель. Но и здесь он пробыл недолго, вскоре Савинков оказался в немецком Гейдельберге. Кочуя по Европе, зимой 1906 года он оказался в Париже, где познакомился с Мережковским и Гиппиусом. Эти люди сыграли большую роль в жизни боевика, став его литературными учителями и даже покровителями. Причем псевдоним В.Ропшин ему отдал именно Гиппиус. Что касается творчества, то Савинков в 1909 году написал «Воспоминания террориста» и «Конь бледный». А роман «То, чего не было», появился позже — в 1914 году. Любопытно вот что: однопартийцы не одобряли увлечение литературой и периодически требовали изгнать его из левых эсеров.
В конце 1908 года всех левых эсеров и Боевую организацию потрясла новость о том, что сам Азеф являлся двойным агентом. Борис Викторович до последнего не верил и в это. Он пытался защитить Евно Фишелевича на «суде чести», который эсеры организовали в Париже. Но успехом эта попытка не увенчалась. После смещения Азефа Савинков стал новым руководителем Боевой организации. Ничего толкового (с точки зрения боевика) добиться организация не смогла. Савинков не потянул роль лидера. И в 1911 году Боевую организацию упразднили. А Борис Викторович перебрался во Францию, где возобновил литературную деятельность. В этой же стране он и встретил Первую Мировую войну.
В те кровавые годы Савинков стал военным корреспондентом. А свои репортажи он из Парижа отправлял в российские издания. В такие как: «Биржевые ведомости», «День» и «Речь». А поэту, художнику и критику Максимилиану Александровичу Волошину Савинков писал, что ему тяжело приходится без политической деятельности, как будто у него «перебиты крылья». А в 1916 году Борис Викторович издал книгу «Во Франции во время войны».
Борьба с новой властью
Февральская революция оказалась полнейшей неожиданностью для всех русских революционеров, находившихся в то время за границей. Ошеломил этот факт и Бориса Викторовича. Поэтому он в спешке распрощался с семьей и вернулся на родину.
В Петроград он прибыл в апреле 1917 года. И вскоре выяснил, что в состав Временного правительства входит много знакомых ему людей. Находились там и эсеры. Например, Керенский, Чернов, Авксентьев. Естественно, такой человек как Савинков, пришелся ко двору. И Борис Викторович оказался в водовороте событий. Спустя кроткое время он уже обрел солидный политический вес и мог влиять на главу Временного правительства – Керенского. Затем Савинков получил должность комиссара Юго-Западного фронта. И поскольку он считал, что прекращать войну с Германией нельзя, пытался донести это до солдат. Но его попытки воодушевить их на ратное дело завершились провалом. В армии начались сильные брожения, дисциплина падала, солдаты отказывались подчиняться приказам, и открыто заявляли о своем желании прекратить бессмысленное, с их точки зрения, кровопролитие. Все прекрасно понимали, что страна быстро погружается в пучину хаоса. Понимал это и Савинков. Он был уверен, что только крепкая, сильная власть, способная брать на себя ответственность и принимать непопулярные решения, могла спасти ситуацию. Такого же мнения придерживался и генерал Лавр Георгиевич Корнилов.
Естественно, что они сблизились. По протекции Савинкова Корнилов получил пост Верховного Главнокомандующего. А сам Борис Викторович занял должность управляющего Военным министерством. Когда появилась новость о назначении, английский посол Бьюкенен сделал в дневнике ироничную запись: «…Мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию».
Но, как и в случае с Боевой организацией, Савинков, получив высокий пост, не справился. Понятно, что один он ничего не смог бы изменить, но факт остается фактом. Положение в армии с каждым днем становилось все хуже. Тоже самое относилось и к стране в целом.
Ситуация требовала незамедлительного жесткого решения. И Борис Викторович, казалось, нашел единственный путь к спасению – арест всех лидеров большевистского движения (именно их он считал главными виновниками во всех бедах) и возвращение смертной казни в тылу (на фронте к высшей мере наказания уже прибегали). Но Керенский не послушал Савинкова, решив, что подобные меры чрезмерно жесткие. Услышав ответ, Борис Викторович подал в отставку. Правда, Керенский отставку не принял. Он не хотел терять одного из главных своих союзников, поэтому определил его в военные губернаторы Петрограда.
В конце августа произошло событие, которое для Савинкова обернулось трагедией. Генерал Корнилов решил установить в стране военную диктатуру. Подобный ход испугал Временное правительство. И Керенский вместе со своим ближайшим окружением начал искать возможных союзников Лавра Георгиевича. Под «раздачу», конечно, попал Савинков. Его дружба с Корниловым ни для кого не являлась секретом. Бориса Викторовича обвинили в пособничестве генералу. Все попытки доказать свою невиновность не увенчались успехом.
Даже Керенский ему не поверил, считая Савинкова одним из лидеров заговора. Поэтому Бориса Викторовича сняли с поста губернатора Петрограда, а его деятельность поставили под контроль партии. В ответ Савинков отказался от должности военного министра. Вскоре его исключили из рядов эсеров.
Но переживать из-за несправедливого решения Керенского Савинкову долго не пришлось – власть захватили ненавистные ему большевики. Начался новый этап его бесконечной борьбы. Он поучаствовал в провалившемся походе на Петроград, затем сбежал на юг, желая примкнуть к правительству Донской республики. Но здесь его приняли враждебно, сказалось террористическое и революционное прошлое. Поэтому вскоре Борис Викторович «всплыл» в Москве и организовал «Союз защиты Родины и Свободы» (СЗРС). В этот «Союз» он принимал всех, кто был недоволен новой властью. Таким образом, его союзниками стали и монархисты, и социал-демократы плехановского толка, и меньшевики, и эсеры и прочие «опоздавшие». Все они были готовы навязать большевикам борьбу и оспорить «трон». Причем в «Союз» вошло много бывших царских офицеров. А главными помощниками Савинкова стали генерал Рычков и полковник Перхуров.
По факту, «Союз» представлял собой подпольную армию боевиков, которые при помощи террора решили бороться с большевиками. А главными целями на устранение стали, конечно же, Ленин и Троцкий.
А большевики захватили Ярославль, Муром и Рыбинск, которые до этого удалось занять бойцам «Союза». После этой неудачи Савинков с огромным трудом сумел добраться до Казани, используя фальшивые документы. В этом городе находился Комитет Учредительного собрания, который состоял, по большому счету, из эсеров. Поэтому Борис Викторович решил упразднить «Союз». Но отношения с бывшими «коллегами» складывались непросто, его до сих пор обвиняли в участии в заговоре Корнилова. Но с этим Савинков кое-как смирился, его обескураживало другое. Он смотрел на эсеров и понимал, что они обречены на поражение, поскольку лидеры Комитета Учредительного собрания не могли воодушевить простой народ на борьбу с большевиками. От безысходности Савинков примкнул к отряду полковника Капееля, причем стал нести службу как обычный рядовой.
Агония
Ситуация становилась все хуже. Но сдаваться Борис Викторович не собирался. Вместе с супругами Деренталь он перебрался во Францию. Здесь Савинков попробовал себя в роли представителя правительства Колчака. А когда армию адмирала разгромили, он взялся за обеспечение вооружением белогвардейцев. Принял участие Савинков и в обсуждении Версальского договора. Как мог, он старался защитить интересы России, поскольку все еще продолжал верить в победу над большевиками.
Но постепенно положение Бориса Викторовича становилось все более шатким и унизительным. Несмотря на встречи с лидерами европейских стран, он чувствовал себя загнанным зверем. Черчиль и Ллойд-Джордж, по сути, прямым текстом говорили, что все белое движение – это «собачка» Антанты. И просто так ее кормить англичане не собирались. Взамен на финансирование они требовали территории России, те, которые были богаты нефтью.
Хрупкую надежду в 1920 году дал Юзеф Пилсудский. Он предложил Борису Викторовичу создать в Польше Русский политический комитет, а также вооруженные формирования. Савинков согласился. Ему удалось набрать порядка двух с половиной тысяч солдат (остатки от армий Деникина и Юденича) и сформировать из них отряд. Этот отряд совершил поход на Мозырь, но вновь вместо победы Савинков довольствовался горьким поражением. И тогда он понял, что с белым движением их дороги разошлись.
Вскоре появился «Научный союз защиты Родины и Свободы» (НСЗРС). Тот, кто вступал в него, приносил присягу: «Клянусь и обещаю, не щадя сил своих, ни жизни своей, всюду распространять идею НСЗРС: воодушевлять недовольных и непокорных Советской власти, объединять их в революционные сообщества, разрушать советское управление и уничтожать опоры власти коммунистов, действуя, где можно, открыто, с оружием в руках, где нельзя – тайно, хитростью и лукавством».
Что же касается официальной программы «Научного Союза», то она включала в себе следующие пункты: борьба с Советской властью, большевиками, монархистами, помещиками, за народовластие, свободу слова, печати, собраний, мелкую частную собственность, передачу земли в собственность крестьян, право на самоопределение народов, ранее входивших в состав Российской империи.
Но и это движение в скором времени самоустранилось. Время играло против Савинкова. И он это понимал, поэтому его попытки изменить ход истории стали хаотичными и плохо продуманными. Борис Викторович хватался за любую возможность, не пытаясь уже проанализировать ее перспективы. Так, например, было с организацией на территории Советской России «зеленого движения», в котором главной ударной силой стали крестьяне. Савинков писал Деренталю: «Поистине таинственна наша матушка Россия. Чем хуже, тем ей, видимо, лучше. Язык ума ей недоступен. Она понимает или запоминает только нагайку или наган. На этом языке мы теперь с ней только и разговариваем, теряя последние признаки гнилых, но мыслящих русских интеллигентов».
Началась партизанская война. Перевес сил был на стороне большевиков, а Савинкову катастрофически не хватало денег. И для того чтобы осуществлять финансирование боевых операций он «сливал» западным «партнерам» различную ценную информацию о Советах, полученную от своих агентов. В конце концов, большевикам эти «кошки-мышки» надоели. Они потребовали от Польши изгнания Савинкова и всех его сторонников. И вскоре Борису Викторовичу пришлось вновь искать себе пристанище. Он в очередной раз вернулся в Париж и поселился у Деренталей.
Для советского государства Борис Савинков представлял серьезную угрозу. Да и, откровенно говоря, от его «священной войны» большевики попросту устали. Его необходимо было ликвидировать. Останавливало одно – Савинков жил за границей и возвращаться в Россию не спешил. Террорист прекрасно понимал, что его на родине ждет расстрел. И тогда чекисты, чтобы заманить Бориса Викторовича в ловушку, провернули гениальную по замыслу и исполнению операцию под названием «Синдикат-2».
Дальше – хуже
Советскому Союзу надоела игра в кошки-мышки. И большевистская власть потребовала от Польши выдворения надоедливого Савинкова, который к тому времени превратился в назойливого овода, лезущего в глаза быку. Поляки не стали сопротивляться. И в октябре 1921 года Борис Викторович был вынужден покинуть иностранное государство.
Поскитавшись пару месяцев, в декабре он перебрался в Лондон, где втайне от всех добился встречи с советским дипломатом Леонидом Красиным. Савинков, конечно, прекрасно понимал кромешную безысходность своего теперешнего положения, но держался гордо. По факту, эта встреча была важной для него, а не для Красина. Дипломат повел себя максимально корректно и доброжелательно. На встрече он заявил, что сотрудничество Савинкова с большевиками вполне реально, если он, конечно, перестанет «баловаться». Но Борис Викторович изменил бы сам себе, если бы не выдвинул условия. По мнению эсера, правые коммунисты должны были заключить с «зелеными» мирное соглашение. Но было возможно только после ликвидации ЧК, признания частной собственности и разрешения свободных выборов. Если же эти условия не будут соблюдены, то «зеленые» крестьяне продолжат свою войну против большевиков. Наверное, Красин в душе посмеялся от подобного заявления и наивности террориста. Но тональность разговора менять не стал. Он ответил, что большевики едины, без какого-либо отдельного «правого крыла». Но главное (и страшное для Савинкова), дипломат заявил о слабости крестьянского движения, мол, его уже никто не боится, оно захлебывается. Больше «козырей» в кармане у Савинкова не оставалось. Однако Красин повел себя благородно, как и подобает победителю. Он дал Борису Викторовичу крохотную надежду, сказав, что передаст его пожелания в Москву. Конечно, Савинков понимал всю бесперспективность затеи. Поэтому, распрощавшись с дипломатом, принялся искать (в какой уже по счету раз?) возможности для дальнейшего противостояния с большевиками. Он побывал на встрече с тогдашними министром колоний Черчиллем и премьер-министром Великобритании Дэвидом Ллойдом Джорджем. Пытаясь казаться максимально открытым, Борис Викторович поведал англичанам о разговоре с Красиным и о выдвинутых условиях.
Эти же три пункта Савинков предложил использовать как гарант признания СССР Великобританией. Но… дождаться какого-то конкретного ответа от английских лис ему так и не удалось. Что Черчилль, что Джордж воспринимали его, как пережиток истории. В их понимании, Савинков стал динозавром, случайно дожившим до эпохи саблезубых тигров. Его попытки изменить ситуацию, вызывали лишь улыбку. Всем большим политикам к тому моменту было окончательно понятно, что большевики сумели занять прочное положение. И пытаться «переиграть» ход истории не представлялось возможным. Скорее всего, понимал это и Борис Викторович. Но он, в силу своего характера, до последнего отказывался в это поверить. Да и как он мог признать, что, по сути, главная война всей его жизни проиграна? Признайся он себе в этом, то появилось бы желание сразу залезть в петлю. Но Савинков умирать не собирался. По крайней мере, не так просто. Его воспаленный от трагизма мозг судорожно пытался найти спасение. В какой-то момент ему показалось, что Россию смогут спасти представители националистических течений. Он даже встречался с Бенито Муссолини, но толку от этого не было. Итальянский лидер, встал на сторону всех остальных европейских «боссов». Даже он посчитал, что война с большевиками в России уже проиграна и надо искать пути сотрудничества с ними. Таким образом в начале двадцатых годов Борис Викторович оказался в полной политической изоляции. От него, словно от прокаженного, шарахались все политики. Отвернулись и бывшие друзья из партии эсеров. Савинкову негласно предложили тихо спокойно утонуть в торфяном болоте, как и подобало настоящему динозавру. Чтобы окончательно не сойти с ума, Борис Викторович принялся за написание повести «Конь вороной». В ней он постарался проанализировать итоги ужасной Гражданской войны и чем она завершилась для российского государства.
Устранить, нельзя забыть
Савинков вроде как сошел с дистанции, вернувшись к литературе. Казалось, что о нем начали потихоньку забывать. Но советские чекисты, как известно, не страдали склерозом. В отличие, скажем так, от европейских «партнеров». Савинков, даже в образе страницы из учебника по истории, представлял вполне реальную, а не мифическую угрозу. Кто мог гарантировать то, что он не сумеет найти новых «спонсоров» для проведения террористических актов? Правильно, никто. Да и эмигрантское движение в Европе было довольно сильным. Вдруг, ему бы удалось договориться? Вдруг, он, словно паразит, сумел бы отложить яйца в большевистское тело? Это было реально, поскольку оно только-только начало набирать силу. Чекисты понимали, оставлять в живых Савинкова – слишком опасно.
И чекисты принялись разрабатывать план по ликвидации опасного человека, занимавшегося антисоветской деятельностью. По своей сложности эта задумка, наверное, была одной из самых трудновыполнимых для того времени. И вполне сопоставима с «шахматной партией», разыгранной в небезызвестном «деле Локкарта» за несколько лет до этих событий.
Просто схватить или убить Савинкова было нельзя. Чекисты понимали, что он – голова гидры. Отрубишь ее, - и вырастет новая. Требовалось через него выйти на остальных участников подпольного антисоветского движения. Этот план был разработан в 1922 году в Контрразведывательном отделе ГПУ при НКВД РСФСР. И в мае того же года появилось циркулярное письмо «О савинковской организации». Интересно вот что: оно появилось спустя лишь несколько дней после образования отдела. В письме были подробно изложены методы контрразведывательной деятельности, включая создание специальных подставных (провокационных) организаций.
Кстати, параллельно с операцией «Синдикат-2», направленной на устранение Савинкова и всех его сообщников, чекисты начали еще одну – «Трест». Эту операцию проводили против монархического подполья. В общем, чекисты взялись за врагов государства всерьез и основательно.
А Савинков, который ничего не знал, экстренно воскресил из мертвых «Народный союз защиты Родины и свободы». Поскольку он находился в политической изоляции, то не стал в очередной раз пытаться найти союзников. Борис Викторович решил продолжить «священную войну» против большевиков в одиночку. Метод все тот же – теракты на территории России. В идеале он надеялся организовать массовое восстание, охватившее бы всю страну.
Летом 1922 года Савинков (сам он в это время находился в Париже) отправил на разведку в советскую Россию своего адъютанта Леонида Шешеню, человека надежного и проверенного. От Шешени требовалось выяснить ситуацию в стране, узнать настроения народа и проверить прочность установившейся власти. На своего разведчика Савинков возлагал большие надежды, ведь, по факту, от его доклада зависели бы все дальнейшие действия лидера антибольшевистского движения.
Но… Шешеня был схвачен советскими пограничниками, когда пытался перейти границу между Польшей и Россией. Настоящий провал, который, в конечном итоге, и привел к главному поражению Савинкова.
Леонид Шешеня, оказавшись в руках большевиков, узнал, что ему грозит расстрел, поскольку он принимал активное участие в формированиях Булак-Балаховича. Соответственно, ему предложили два пути: либо сотрудничество, либо смертная казнь. При пером варианте у пособника Савинкова появлялась надежда на смягчение приговора. Шешеня согласился на условия чекистов и сдал двух савинковцев – неких Зекунова и Герасимова. Особый интерес представлял Герасимов, который являлся одним из лидеров подпольного движения. Также при помощи Шешени удалось накрыть ячейки «Народного союза» в западной части страны.
Затем «Синдикат-2» перешел в следующую стадию. В Европу направили секретного агента Андрея Павловича Федорова. По легенде, он являлся одним из состава центрального комитета партии «Либеральные демократы» по фамилии Мухин. От Андрея Павловича требовалось добиться встречи с Савинковым и убедить его в том, что на территории советского государства есть мощное подполье, с которым Борису Викторовичу необходимо наладить сотрудничество. В общем, Савинков должен был поверить, что в борьбе с большевиками у него есть дееспособные союзники.
Параллельно с Федоровым, в Польшу отправился упомянутый выше Зекунов. Его удалось перевербовать, пообещав заменить смертный приговор на более мягкий. Зекунов прошел месячный инструктаж и в Польше встретился с ничего не подозревавшим Иваном Фомичевым, родственником Леонида Шешени. Фомичев, как несложно догадаться, тоже являлся членом савинковской партии НСЗРиС. Со своей ролью Зекунов справился превосходно. Фомичев ему поверил и организовал встречу с резидентом Савинкова Дмитрием Владимировичем Философовым, известным публицистом, литературным и художественным критиком, а также политическим деятелем. Зекунов сообщил, что Шешеня сумел наладить контакт с мощной контрреволюционной организацией на территории Советского Союза. А затем передал Философову письмо для Савинкова. Написано оно было якобы Шешеней.
А в июне 1923 года в Польше с Фомичевым встретился агент Федоров, по легенде являвшийся Мухиным. Вместе они прибыли в Варшаву. Мухин попросил организовать его встречу с Савинковым, но просьба была отклонена. Поэтому ему удалось видеться только с Философовым. Дмитрий Владимирович воспринял появление «подпольщика» с большим подозрением. Но Мухин сумел, так сказать, растопить лед. Конечно, встретиться с Савинковым ему не позволили, но на это и не рассчитывали. Главное, Философов услышал заявление Мухина о сильной подпольной организации и решил это проверить. Поэтому на территорию СССР был делегирован Фомичев. От него требовалось собрать всю информацию о контрреволюционерах. О своем поступке Дмитрий Владимирович сообщил Савинкову, тот одобрил. И стал ждать подробного отчета своего разведчика.
Родственнику Шешени позволили беспрепятственно добраться до Москвы. А затем аккуратно подтолкнули ко встрече с профессором Исаченко, являвшемся лидером монархического подполья. Расчет чекистов был прост, они были уверены, что заговорщики не сумеют придти к единому мнению. А раз так, то Иван Фомичев разочаруется в монархистах и решит, что единственная сила, которая способна оказать помощь, - это «Либеральные демократы». Что же касается профессора Исаченко, то его сразу после беседы с савинковцем отправили во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке. И,скорее всего, сразу же расстреляли, поскольку больше он был банально не нужен.
Так и вышло. Политические оппоненты переругались и решили, что каждый пойдет своим собственным путем. И вскоре Фомичев оказался на заседании объединенного центра «Либеральных демократов». Инсценировка прошла столь убедительно, что у резидента не возникло подозрений. Более того, он сам предложил вариант сотрудничества двух подпольных организаций. Предложение, конечно, было принято. Но для большей важности и убедительности, «Либеральные демократы» выдвинули условие – обязательные консультации непосредственно с Савинковым.
Резидент дал добро и быстро отчитался перед Философовым. Информация окрылила Дмитрия Владимировича. Он так сильно обрадовался новостям, что даже забыл сообщить о них Савинкову. Любопытно, что о положительном итоге встречи Фомичева с «Либеральными демократами» он узнал случайно, от, что называется, третьих лиц. Подобное поведение резидента вызвало приступ ярости у Бориса Викторовича. Он даже пригрозил Философову, что уберет его с занимаемой должности.
Но вскоре злость уступила место мучительным раздумьям. Борис Викторович скрупулезно изучал программные документы неожиданных союзников. Савинков пытался найти хоть что-то, что могло выдать их. Он так до конца и не поверил, что «Либеральные демократы» являлись собственной силой, а не марионеткой в руках большевиков. Но в документах он ничего подозрительного не обнаружил. Начальник КРО (контрразведывательный отдел) Артур Христианович Артузов, его помощник Сергей Васильевич Пузицкий и первый заместитель председателя ОГПУ Вячеслав Рудольфович Менжинский со своей работой справились блестяще. Но Савинкова не оставляло чувство тревоги. Он боялся угодить в сети, расставленные большевиками. Для перестраховки Борис Викторович решил отправить в СССР (а заодно и для проверки самого Федорова) своего верного соратника – Сергея Павловского. Тот, как и Савинков, сомневался в надежности «Либеральных демократов», предполагая, что эта партия – провокация чекистов.
Первым делом, Павловский решил поверить на вшивость Мухина-Федорова. Но его провокация потерпела крах. Агент КРО, проявив блестящие актерские способности, закатил скандал и заявил, что разочаровался и в Савинкове, и во всех его помощниках. Павловскому ничего не оставалось кроме как извиниться и организовать встречу Бориса Викторовича с Федоровым. Это был настоящий успех.
Вскоре Павловский отправился в СССР, чтобы своими глазами увидеть работу «Либеральных демократов». А Федоров в компании Фомичева встретился с представителями польской разведки. Он передал им некие важные документы (их заранее подготовили специалисты ГПУ) и договорился о сотрудничестве.
В августе 1923 года в Польшу прибыл и Павловский. Затем он перешел границу СССР (убив при этом советского пограничника) и решил на некоторое время задержаться на территории Белоруссии. Здесь он быстро сколотил банду из членов «Союза» и принялся нападать на банки и почтовые поезда. Чекисты, которые вели Павловского, его не трогали, боясь спугнуть.
И только к середине сентября Павловский, что называется, наигрался и добрался-таки до Москвы. Восемнадцатого сентября резидент встретился с Шешеней и представителями партии «Либеральных демократов». И во время дружеского разговора его арестовали. Вскоре Павловский оказался во внутренней тюрьме ГПУ и ознакомился со списком обвинений. Савинковец прекрасно понимал, что за преступления ему уготовлено лишь одно наказание – расстрел. Но умирать, хоть и за правое дело, он не хотел. Поэтому без особых раздумий принял предложение о сотрудничестве. Но когда ему сказали написать Борису Викторовичу письмо, тот решил схитрить. У контрреволюционеров была договоренность на случай подобного рода ситуаций. Если в послании не будет хотя бы одной точки в конце предложения, значит резидента арестовали. Но махинация провалилась. Условный знак был вычислен и Павловского заставили переписать письмо.
Савинков получил послание. Первым делом он, конечно, проверил его на наличие условного знака. Такого не обнаружилось, а раз так, значит, «Либеральные демократы» - сила самостоятельная. Савинков отмел сомнения и решил, что ему необходимо самому приехать в Советский Союз. Он написал об этом дружественной партии и попросил, чтобы к нему приехал Павловский. А затем они бы вместе отправились в страну большевиков. Поскольку Павловскому чекисты не доверяли, то не могли пойти на такой рискованный шаг. Резидент, конечно, пытался убедить их в «любви и верности», но ему не верили. Инцидент с письмом сыграл определяющую роль. Поэтому была выдумана очередная легенда. Мол, Павловский неожиданно перебрался на юг страны, где его сильно ранили, поэтому он не мог выдержать путешествия.
Борис Викторович крепко задумался. Интуиция ему подсказывала, что в советскую Россию ехать слишком опасно. Но… также сильно он боялся упустить возможность (и момент) нанесения удара по ненавистному большевистскому режиму. А когда он узнал, что Фомичев встречался с лидерами подполья в Ростове-на-Дому и Минеральных водах, то решился на поездку. На самом деле, все эти «встречи» были организованы чекистами, а Фомичев контактировал с сотрудниками КРО.
Поездка в один конец
Борис Викторович направился в Советский Союз в августе 1924 года. Компанию ему составили Александр и Любовь Дикгоф-Дерентали, а также Фомичев с Федоровым. Известно, что перед отправкой Савинков признался одному из членов своего «Союза»: «Моя поездка в Россию решена. Оставаться за границей я не могу. Я должен ехать… Я еду в Россию, чтобы в борьбе с большевиками умереть. Знаю, что в случае ареста меня ждет расстрел. Я покажу сидящим здесь, за границей, Чернову, Лебедеву, Зензинову и прочим, как надо умирать за Россию! Во времена царизма они проповедовали террор. А теперь не то что террор, но даже вообще отреклись от революционной борьбы с большевиками. Своим судом и своей смертью я буду протестовать против большевиков. Мой протест услышат все!»
В Вильно Федоров откололся от группы, сославшись на некие дела. Но он пообещал, что обязательно отыщет их уже на советской территории. Савинков и остальные ничего не заподозрили, Федоров сумел им внушить мысль о своей надежности. Пятнадцатого августа они перешли границу, а уже шестнадцатого числа их арестовали в Минске на конспиративной квартире. Еще спустя два дня вся компания находилась во внутренней тюрьме ОГПУ.
Арест Борис Викторович воспринял на удивление спокойно, словно именно такого развития событий и ждал. На суде, начавшемся двадцать седьмого августа, он так начал свою речь: «Я, Борис Савинков, бывший член Боевой организации Партии социалистов-революционеров, друг и товарищ Егора Созонова и Ивана Каляева, участник убийств Плеве, великого князя Сергея Александровича, участник многих террористических актов, человек, всю жизнь работавший только для народа, во имя его, обвиняюсь ныне рабоче-крестьянской властью в том, что шёл против русских рабочих и крестьян с оружием в руках».
А чуть позже продолжил: «Я безусловно признаю Советскую власть и никакую другую. Каждому русскому, кто любит свою страну, я, который прошел весь путь этой кровавой тяжелой борьбы против вас, я, кто доказывал вашу не состоятельность, как никто другой, я говорю ему — если ты русский, если ты любишь свой народ, ты низко поклонишься рабоче-крестьянской власти и признаешь ее безоговорочно».
Георгий Гаврилович Кушнирюк, входивший в состав суда над Борисом Викторовиче, впоследствии вспоминал: «Первоначально предполагалось во избежание провокаций провести судебный процесс при закрытых дверях. Все, что было связано с делом Савинкова, держалось в строгой тайне.
Члены Верховного Суда, не имевшие отношения к этому делу, ничего не должны были знать о нем. Вспоминаю, как заместитель председателя Верхсуда Васильев-Южин упрекал меня за то, что я не сказал ему ничего о деле Савинкова, когда оно находилось у меня и я его изучал.
Однако закрытый процесс не смог бы достичь целей, которые перед ним ставились. Весь мир должен был убедиться, что процесс не инсценирован, Савинков — настоящий, а его разоблачительные показания — не выдумка пропаганды.
В связи с этим было решено дело Савинкова рассматривать публично, приняв дополнительные меры к охране процесса…»
А в рапорте коменданта суда говорилось, что «секретная охрана процесса, состоявшая из двадцати одного сотрудника, с честью справилась с возложенными на нее трудными и ответственными обязанностями…»
Естественно, несмотря на все заявления, Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Бориса Викторовича к расстрелу. Произошло это двадцать девятого августа. Правда, Верховный суд обратился к Президиуму ЦИК Советского Союза с просьбой смягчить приговор. И… ходатайство удовлетворили. Вместо расстрела Савинков получил десять лет лишения свободы.
Камера, в которую поместили антибольшевистского деятеля, сильно отличалась от остальных. По версии некоторых исследователей, она скорее напоминала номер в гостинице. А сам Борис Викторович получил возможность заниматься творчеством. Находясь за решеткой, он писал: «После тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовкой за спиной: я признаю безоговорочно Советскую власть и никакой другой».
О своем аресте он рассказывал версию, которую ему изложили чекисты. Никто не хотел, чтобы детали спецоперации «Синдикат-2» стали достоянием общественности.
В мае 1925 года, отсидев менее года, Борис Викторович написал письмо Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. В своем послании он поинтересовался, почему ему не позволяют искупить грехи и ошибки перед советской властью? Если «верхи» в нем не уверены, тогда пусть расстреливают. Кстати, новость о предательстве Савинкова быстро долетела до соратников, находящихся за границей. Особенно сильное впечатление это произвело на Дмитрия Владимировича Философова. Он долго не мог в это поверить, но факты заставили его изменить точку зрения. И это стало для Философова настоящим потрясением.
Феликс Эдмундович лично на письмо отвечать не стал. Через работников внутренней тюрьмы ОГПУ он передал Борису Савинкову, что не пришло ему время. Мол, посиди пока под стражей и не мечтай так быстро оказаться на свободе. В этот же день Бориса Викторовича не стало…
Все того же седьмого мая (уже после получения ответа от Дзержинского) сотрудники ОГПУ Сыроежкин, Сперанский и Пузицкий вместе с Борисом Викторовичем направились на прогулку в Царицинском парке. Спустя несколько часов они вернулись на Лубянку. Но вместо камеры, отвели Савинкова в кабинет, расположенный на пятом этаже. Расположившись в нем, чекисты стали ждать смены конвоиров. Спустя некоторое время Пузицкий покинул кабинет. О том, что произошло дальше, единого мнения нет. По официальной версии, Борис Викторович, который нарезал по кабинету круги, неожиданно подскочил к окну и выбросился из него. Он упал во внутренний двор спустя несколько секунд, смерть была мгновенной.
Конечно, тут же началось расследование этого беспрецедентного случая. По версии следователя, Савинков сидел за столом, напротив него располагался один из чекистов. А вот другой чекист – Борис Груздь – вспоминал, что Сыроежкин успел поймать Савинкова за ногу, но не удержал, поскольку у него была травмирована рука.
Елена Алексеевна Кочемировская в книге «50 знаменитых самоубийц» привела отчет одного из свидетелей прыжка Савинкова – чекиста Сперанского. Вот что в нем было сказано: «В комнате были Савинков, т.Сыроежкин и т.Пузицкий, последний из комнаты на некоторое время выходил… Я взглянул на свои часы — было 23 часа 20 минут, и в этот самый момент около окна послышался какой-то шум, что-то очень быстро мелькнуло в окне, я вскочил с дивана, и в это время из двора послышался как бы выстрел. Передо мной мелькнуло побледневшее лицо т.Пузицкого и несколько растерянное лицо т.Сыроежкина, стоявшего у самого окна. Т.Пузицкий крикнул: «Он выбросился из окна… надо скорее тревогу…» и с этими словами выбежал из комнаты…»
Новость о самоубийстве Савинкова редактировал Дзержинский, а утверждал лично Сталин. Но с этой версией не был согласен Александр Солженицын, о чем он и написал в «Архипелаге ГУЛАГ». Он отталкивался от слов некоего чекиста Артура Прюбеля, с которым Солженицын познакомился в Колымском лагере. Перед смертью Прюбель признался, что был одним из тех, кто «помог» Савинкову выпрыгнуть из окна. Некоторые историки также склонны считать, что с Борисом Викторовичем расправились сотрудники ОГПУ, поскольку оставлять его в живых было слишком опасно.
Но что произошло в тот роковой вечер, видимо, уже никогда не узнать. Как не узнать и того, где похоронили главного борца с большевистской властью. Нет человека, нет проблемы.
Дальше – хуже
Советскому Союзу надоела игра в кошки-мышки. И большевистская власть потребовала от Польши выдворения надоедливого Савинкова, который к тому времени превратился в назойливого овода, лезущего в глаза быку. Поляки не стали сопротивляться. И в октябре 1921 года Борис Викторович был вынужден покинуть иностранное государство.
Поскитавшись пару месяцев, в декабре он перебрался в Лондон, где втайне от всех добился встречи с советским дипломатом Леонидом Красиным. Савинков, конечно, прекрасно понимал кромешную безысходность своего теперешнего положения, но держался гордо. По факту, эта встреча была важной для него, а не для Красина. Дипломат повел себя максимально корректно и доброжелательно. На встрече он заявил, что сотрудничество Савинкова с большевиками вполне реально, если он, конечно, перестанет «баловаться». Но Борис Викторович изменил бы сам себе, если бы не выдвинул условия. По мнению эсера, правые коммунисты должны были заключить с «зелеными» мирное соглашение. Но было возможно только после ликвидации ЧК, признания частной собственности и разрешения свободных выборов. Если же эти условия не будут соблюдены, то «зеленые» крестьяне продолжат свою войну против большевиков. Наверное, Красин в душе посмеялся от подобного заявления и наивности террориста. Но тональность разговора менять не стал. Он ответил, что большевики едины, без какого-либо отдельного «правого крыла». Но главное (и страшное для Савинкова), дипломат заявил о слабости крестьянского движения, мол, его уже никто не боится, оно захлебывается. Больше «козырей» в кармане у Савинкова не оставалось. Однако Красин повел себя благородно, как и подобает победителю. Он дал Борису Викторовичу крохотную надежду, сказав, что передаст его пожелания в Москву. Конечно, Савинков понимал всю бесперспективность затеи. Поэтому, распрощавшись с дипломатом, принялся искать (в какой уже по счету раз?) возможности для дальнейшего противостояния с большевиками. Он побывал на встрече с тогдашними министром колоний Черчиллем и премьер-министром Великобритании Дэвидом Ллойдом Джорджем. Пытаясь казаться максимально открытым, Борис Викторович поведал англичанам о разговоре с Красиным и о выдвинутых условиях.
Эти же три пункта Савинков предложил использовать как гарант признания СССР Великобританией. Но… дождаться какого-то конкретного ответа от английских лис ему так и не удалось. Что Черчилль, что Джордж воспринимали его, как пережиток истории. В их понимании, Савинков стал динозавром, случайно дожившим до эпохи саблезубых тигров. Его попытки изменить ситуацию, вызывали лишь улыбку. Всем большим политикам к тому моменту было окончательно понятно, что большевики сумели занять прочное положение. И пытаться «переиграть» ход истории не представлялось возможным. Скорее всего, понимал это и Борис Викторович. Но он, в силу своего характера, до последнего отказывался в это поверить. Да и как он мог признать, что, по сути, главная война всей его жизни проиграна? Признайся он себе в этом, то появилось бы желание сразу залезть в петлю. Но Савинков умирать не собирался. По крайней мере, не так просто. Его воспаленный от трагизма мозг судорожно пытался найти спасение. В какой-то момент ему показалось, что Россию смогут спасти представители националистических течений. Он даже встречался с Бенито Муссолини, но толку от этого не было. Итальянский лидер, встал на сторону всех остальных европейских «боссов». Даже он посчитал, что война с большевиками в России уже проиграна и надо искать пути сотрудничества с ними. Таким образом в начале двадцатых годов Борис Викторович оказался в полной политической изоляции. От него, словно от прокаженного, шарахались все политики. Отвернулись и бывшие друзья из партии эсеров. Савинкову негласно предложили тихо спокойно утонуть в торфяном болоте, как и подобало настоящему динозавру. Чтобы окончательно не сойти с ума, Борис Викторович принялся за написание повести «Конь вороной». В ней он постарался проанализировать итоги ужасной Гражданской войны и чем она завершилась для российского государства.
Устранить, нельзя забыть
Савинков вроде как сошел с дистанции, вернувшись к литературе. Казалось, что о нем начали потихоньку забывать. Но советские чекисты, как известно, не страдали склерозом. В отличие, скажем так, от европейских «партнеров». Савинков, даже в образе страницы из учебника по истории, представлял вполне реальную, а не мифическую угрозу. Кто мог гарантировать то, что он не сумеет найти новых «спонсоров» для проведения террористических актов? Правильно, никто. Да и эмигрантское движение в Европе было довольно сильным. Вдруг, ему бы удалось договориться? Вдруг, он, словно паразит, сумел бы отложить яйца в большевистское тело? Это было реально, поскольку оно только-только начало набирать силу. Чекисты понимали, оставлять в живых Савинкова – слишком опасно.
И чекисты принялись разрабатывать план по ликвидации опасного человека, занимавшегося антисоветской деятельностью. По своей сложности эта задумка, наверное, была одной из самых трудновыполнимых для того времени. И вполне сопоставима с «шахматной партией», разыгранной в небезызвестном «деле Локкарта» за несколько лет до этих событий.
Просто схватить или убить Савинкова было нельзя. Чекисты понимали, что он – голова гидры. Отрубишь ее, - и вырастет новая. Требовалось через него выйти на остальных участников подпольного антисоветского движения. Этот план был разработан в 1922 году в Контрразведывательном отделе ГПУ при НКВД РСФСР. И в мае того же года появилось циркулярное письмо «О савинковской организации». Интересно вот что: оно появилось спустя лишь несколько дней после образования отдела. В письме были подробно изложены методы контрразведывательной деятельности, включая создание специальных подставных (провокационных) организаций.
Кстати, параллельно с операцией «Синдикат-2», направленной на устранение Савинкова и всех его сообщников, чекисты начали еще одну – «Трест». Эту операцию проводили против монархического подполья. В общем, чекисты взялись за врагов государства всерьез и основательно.
А Савинков, который ничего не знал, экстренно воскресил из мертвых «Народный союз защиты Родины и свободы». Поскольку он находился в политической изоляции, то не стал в очередной раз пытаться найти союзников. Борис Викторович решил продолжить «священную войну» против большевиков в одиночку. Метод все тот же – теракты на территории России. В идеале он надеялся организовать массовое восстание, охватившее бы всю страну.
Летом 1922 года Савинков (сам он в это время находился в Париже) отправил на разведку в советскую Россию своего адъютанта Леонида Шешеню, человека надежного и проверенного. От Шешени требовалось выяснить ситуацию в стране, узнать настроения народа и проверить прочность установившейся власти. На своего разведчика Савинков возлагал большие надежды, ведь, по факту, от его доклада зависели бы все дальнейшие действия лидера антибольшевистского движения.
Но… Шешеня был схвачен советскими пограничниками, когда пытался перейти границу между Польшей и Россией. Настоящий провал, который, в конечном итоге, и привел к главному поражению Савинкова.
Леонид Шешеня, оказавшись в руках большевиков, узнал, что ему грозит расстрел, поскольку он принимал активное участие в формированиях Булак-Балаховича. Соответственно, ему предложили два пути: либо сотрудничество, либо смертная казнь. При пером варианте у пособника Савинкова появлялась надежда на смягчение приговора. Шешеня согласился на условия чекистов и сдал двух савинковцев – неких Зекунова и Герасимова. Особый интерес представлял Герасимов, который являлся одним из лидеров подпольного движения. Также при помощи Шешени удалось накрыть ячейки «Народного союза» в западной части страны.
Затем «Синдикат-2» перешел в следующую стадию. В Европу направили секретного агента Андрея Павловича Федорова. По легенде, он являлся одним из состава центрального комитета партии «Либеральные демократы» по фамилии Мухин. От Андрея Павловича требовалось добиться встречи с Савинковым и убедить его в том, что на территории советского государства есть мощное подполье, с которым Борису Викторовичу необходимо наладить сотрудничество. В общем, Савинков должен был поверить, что в борьбе с большевиками у него есть дееспособные союзники.
А в июне 1923 года в Польше с Фомичевым встретился агент Федоров, по легенде являвшийся Мухиным. Вместе они прибыли в Варшаву. Мухин попросил организовать его встречу с Савинковым, но просьба была отклонена. Поэтому ему удалось видеться только с Философовым. Дмитрий Владимирович воспринял появление «подпольщика» с большим подозрением. Но Мухин сумел, так сказать, растопить лед. Конечно, встретиться с Савинковым ему не позволили, но на это и не рассчитывали. Главное, Философов услышал заявление Мухина о сильной подпольной организации и решил это проверить. Поэтому на территорию СССР был делегирован Фомичев. От него требовалось собрать всю информацию о контрреволюционерах. О своем поступке Дмитрий Владимирович сообщил Савинкову, тот одобрил. И стал ждать подробного отчета своего разведчика.
Родственнику Шешени позволили беспрепятственно добраться до Москвы. А затем аккуратно подтолкнули ко встрече с профессором Исаченко, являвшемся лидером монархического подполья. Расчет чекистов был прост, они были уверены, что заговорщики не сумеют придти к единому мнению. А раз так, то Иван Фомичев разочаруется в монархистах и решит, что единственная сила, которая способна оказать помощь, - это «Либеральные демократы». Что же касается профессора Исаченко, то его сразу после беседы с савинковцем отправили во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке. И,скорее всего, сразу же расстреляли, поскольку больше он был банально не нужен.
Так и вышло. Политические оппоненты переругались и решили, что каждый пойдет своим собственным путем. И вскоре Фомичев оказался на заседании объединенного центра «Либеральных демократов». Инсценировка прошла столь убедительно, что у резидента не возникло подозрений. Более того, он сам предложил вариант сотрудничества двух подпольных организаций. Предложение, конечно, было принято. Но для большей важности и убедительности, «Либеральные демократы» выдвинули условие – обязательные консультации непосредственно с Савинковым.
Резидент дал добро и быстро отчитался перед Философовым. Информация окрылила Дмитрия Владимировича. Он так сильно обрадовался новостям, что даже забыл сообщить о них Савинкову. Любопытно, что о положительном итоге встречи Фомичева с «Либеральными демократами» он узнал случайно, от, что называется, третьих лиц. Подобное поведение резидента вызвало приступ ярости у Бориса Викторовича. Он даже пригрозил Философову, что уберет его с занимаемой должности.
Но вскоре злость уступила место мучительным раздумьям. Борис Викторович скрупулезно изучал программные документы неожиданных союзников. Савинков пытался найти хоть что-то, что могло выдать их. Он так до конца и не поверил, что «Либеральные демократы» являлись собственной силой, а не марионеткой в руках большевиков. Но в документах он ничего подозрительного не обнаружил. Начальник КРО (контрразведывательный отдел) Артур Христианович Артузов, его помощник Сергей Васильевич Пузицкий и первый заместитель председателя ОГПУ Вячеслав Рудольфович Менжинский со своей работой справились блестяще. Но Савинкова не оставляло чувство тревоги. Он боялся угодить в сети, расставленные большевиками. Для перестраховки Борис Викторович решил отправить в СССР (а заодно и для проверки самого Федорова) своего верного соратника – Сергея Павловского. Тот, как и Савинков, сомневался в надежности «Либеральных демократов», предполагая, что эта партия – провокация чекистов.
Первым делом, Павловский решил поверить на вшивость Мухина-Федорова. Но его провокация потерпела крах. Агент КРО, проявив блестящие актерские способности, закатил скандал и заявил, что разочаровался и в Савинкове, и во всех его помощниках. Павловскому ничего не оставалось кроме как извиниться и организовать встречу Бориса Викторовича с Федоровым. Это был настоящий успех.
Вскоре Павловский отправился в СССР, чтобы своими глазами увидеть работу «Либеральных демократов». А Федоров в компании Фомичева встретился с представителями польской разведки. Он передал им некие важные документы (их заранее подготовили специалисты ГПУ) и договорился о сотрудничестве.
В августе 1923 года в Польшу прибыл и Павловский. Затем он перешел границу СССР (убив при этом советского пограничника) и решил на некоторое время задержаться на территории Белоруссии. Здесь он быстро сколотил банду из членов «Союза» и принялся нападать на банки и почтовые поезда. Чекисты, которые вели Павловского, его не трогали, боясь спугнуть.
И только к середине сентября Павловский, что называется, наигрался и добрался-таки до Москвы. Восемнадцатого сентября резидент встретился с Шешеней и представителями партии «Либеральных демократов». И во время дружеского разговора его арестовали. Вскоре Павловский оказался во внутренней тюрьме ГПУ и ознакомился со списком обвинений. Савинковец прекрасно понимал, что за преступления ему уготовлено лишь одно наказание – расстрел. Но умирать, хоть и за правое дело, он не хотел. Поэтому без особых раздумий принял предложение о сотрудничестве. Но когда ему сказали написать Борису Викторовичу письмо, тот решил схитрить. У контрреволюционеров была договоренность на случай подобного рода ситуаций. Если в послании не будет хотя бы одной точки в конце предложения, значит резидента арестовали. Но махинация провалилась. Условный знак был вычислен и Павловского заставили переписать письмо.
Савинков получил послание. Первым делом он, конечно, проверил его на наличие условного знака. Такого не обнаружилось, а раз так, значит, «Либеральные демократы» - сила самостоятельная. Савинков отмел сомнения и решил, что ему необходимо самому приехать в Советский Союз. Он написал об этом дружественной партии и попросил, чтобы к нему приехал Павловский. А затем они бы вместе отправились в страну большевиков. Поскольку Павловскому чекисты не доверяли, то не могли пойти на такой рискованный шаг. Резидент, конечно, пытался убедить их в «любви и верности», но ему не верили. Инцидент с письмом сыграл определяющую роль. Поэтому была выдумана очередная легенда. Мол, Павловский неожиданно перебрался на юг страны, где его сильно ранили, поэтому он не мог выдержать путешествия.
Борис Викторович крепко задумался. Интуиция ему подсказывала, что в советскую Россию ехать слишком опасно. Но… также сильно он боялся упустить возможность (и момент) нанесения удара по ненавистному большевистскому режиму. А когда он узнал, что Фомичев встречался с лидерами подполья в Ростове-на-Дому и Минеральных водах, то решился на поездку. На самом деле, все эти «встречи» были организованы чекистами, а Фомичев контактировал с сотрудниками КРО.
Поездка в один конец
Борис Викторович направился в Советский Союз в августе 1924 года. Компанию ему составили Александр и Любовь Дикгоф-Дерентали, а также Фомичев с Федоровым. Известно, что перед отправкой Савинков признался одному из членов своего «Союза»: «Моя поездка в Россию решена. Оставаться за границей я не могу. Я должен ехать… Я еду в Россию, чтобы в борьбе с большевиками умереть. Знаю, что в случае ареста меня ждет расстрел. Я покажу сидящим здесь, за границей, Чернову, Лебедеву, Зензинову и прочим, как надо умирать за Россию! Во времена царизма они проповедовали террор. А теперь не то что террор, но даже вообще отреклись от революционной борьбы с большевиками. Своим судом и своей смертью я буду протестовать против большевиков. Мой протест услышат все!»
Дмитрий Владимирович Философов
В Вильно Федоров откололся от группы, сославшись на некие дела. Но он пообещал, что обязательно отыщет их уже на советской территории. Савинков и остальные ничего не заподозрили, Федоров сумел им внушить мысль о своей надежности. Пятнадцатого августа они перешли границу, а уже шестнадцатого числа их арестовали в Минске на конспиративной квартире. Еще спустя два дня вся компания находилась во внутренней тюрьме ОГПУ.
Арест Борис Викторович воспринял на удивление спокойно, словно именно такого развития событий и ждал. На суде, начавшемся двадцать седьмого августа, он так начал свою речь: «Я, Борис Савинков, бывший член Боевой организации Партии социалистов-революционеров, друг и товарищ Егора Созонова и Ивана Каляева, участник убийств Плеве, великого князя Сергея Александровича, участник многих террористических актов, человек, всю жизнь работавший только для народа, во имя его, обвиняюсь ныне рабоче-крестьянской властью в том, что шёл против русских рабочих и крестьян с оружием в руках».
А чуть позже продолжил: «Я безусловно признаю Советскую власть и никакую другую. Каждому русскому, кто любит свою страну, я, который прошел весь путь этой кровавой тяжелой борьбы против вас, я, кто доказывал вашу не состоятельность, как никто другой, я говорю ему — если ты русский, если ты любишь свой народ, ты низко поклонишься рабоче-крестьянской власти и признаешь ее безоговорочно».
Георгий Гаврилович Кушнирюк, входивший в состав суда над Борисом Викторовиче, впоследствии вспоминал: «Первоначально предполагалось во избежание провокаций провести судебный процесс при закрытых дверях. Все, что было связано с делом Савинкова, держалось в строгой тайне.
Члены Верховного Суда, не имевшие отношения к этому делу, ничего не должны были знать о нем. Вспоминаю, как заместитель председателя Верхсуда Васильев-Южин упрекал меня за то, что я не сказал ему ничего о деле Савинкова, когда оно находилось у меня и я его изучал.
Однако закрытый процесс не смог бы достичь целей, которые перед ним ставились. Весь мир должен был убедиться, что процесс не инсценирован, Савинков — настоящий, а его разоблачительные показания — не выдумка пропаганды.
В связи с этим было решено дело Савинкова рассматривать публично, приняв дополнительные меры к охране процесса…»
А в рапорте коменданта суда говорилось, что «секретная охрана процесса, состоявшая из двадцати одного сотрудника, с честью справилась с возложенными на нее трудными и ответственными обязанностями…»
Естественно, несмотря на все заявления, Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Бориса Викторовича к расстрелу. Произошло это двадцать девятого августа. Правда, Верховный суд обратился к Президиуму ЦИК Советского Союза с просьбой смягчить приговор. И… ходатайство удовлетворили. Вместо расстрела Савинков получил десять лет лишения свободы.
Камера, в которую поместили антибольшевистского деятеля, сильно отличалась от остальных. По версии некоторых исследователей, она скорее напоминала номер в гостинице. А сам Борис Викторович получил возможность заниматься творчеством. Находясь за решеткой, он писал: «После тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовкой за спиной: я признаю безоговорочно Советскую власть и никакой другой».
О своем аресте он рассказывал версию, которую ему изложили чекисты. Никто не хотел, чтобы детали спецоперации «Синдикат-2» стали достоянием общественности.
Феликс Эдмундович лично на письмо отвечать не стал. Через работников внутренней тюрьмы ОГПУ он передал Борису Савинкову, что не пришло ему время. Мол, посиди пока под стражей и не мечтай так быстро оказаться на свободе. В этот же день Бориса Викторовича не стало…
Все того же седьмого мая (уже после получения ответа от Дзержинского) сотрудники ОГПУ Сыроежкин, Сперанский и Пузицкий вместе с Борисом Викторовичем направились на прогулку в Царицинском парке. Спустя несколько часов они вернулись на Лубянку. Но вместо камеры, отвели Савинкова в кабинет, расположенный на пятом этаже. Расположившись в нем, чекисты стали ждать смены конвоиров. Спустя некоторое время Пузицкий покинул кабинет. О том, что произошло дальше, единого мнения нет. По официальной версии, Борис Викторович, который нарезал по кабинету круги, неожиданно подскочил к окну и выбросился из него. Он упал во внутренний двор спустя несколько секунд, смерть была мгновенной.
Конечно, тут же началось расследование этого беспрецедентного случая. По версии следователя, Савинков сидел за столом, напротив него располагался один из чекистов. А вот другой чекист – Борис Груздь – вспоминал, что Сыроежкин успел поймать Савинкова за ногу, но не удержал, поскольку у него была травмирована рука.
Елена Алексеевна Кочемировская в книге «50 знаменитых самоубийц» привела отчет одного из свидетелей прыжка Савинкова – чекиста Сперанского. Вот что в нем было сказано: «В комнате были Савинков, т.Сыроежкин и т.Пузицкий, последний из комнаты на некоторое время выходил… Я взглянул на свои часы — было 23 часа 20 минут, и в этот самый момент около окна послышался какой-то шум, что-то очень быстро мелькнуло в окне, я вскочил с дивана, и в это время из двора послышался как бы выстрел. Передо мной мелькнуло побледневшее лицо т.Пузицкого и несколько растерянное лицо т.Сыроежкина, стоявшего у самого окна. Т.Пузицкий крикнул: «Он выбросился из окна… надо скорее тревогу…» и с этими словами выбежал из комнаты…»
Новость о самоубийстве Савинкова редактировал Дзержинский, а утверждал лично Сталин. Но с этой версией не был согласен Александр Солженицын, о чем он и написал в «Архипелаге ГУЛАГ». Он отталкивался от слов некоего чекиста Артура Прюбеля, с которым Солженицын познакомился в Колымском лагере. Перед смертью Прюбель признался, что был одним из тех, кто «помог» Савинкову выпрыгнуть из окна. Некоторые историки также склонны считать, что с Борисом Викторовичем расправились сотрудники ОГПУ, поскольку оставлять его в живых было слишком опасно.
Процесс над Б. В. Савинковым, 1924 г.
Но что произошло в тот роковой вечер, видимо, уже никогда не узнать. Как не узнать и того, где похоронили главного борца с большевистской властью. Нет человека, нет проблемы.
Автор:
Павел Жуков
https://topwar.ru/146972-bagrovyj-sled-boris-savinkov-chast-1.html https://topwar.ru/148389-bagrovyj-sled-boris-savinkov-chast-2.html
Свежие комментарии