В феврале-марте 1899 года всю Российскую империю охватили студенческие волнения. Протестовали университеты Санкт-Петербурга, Москвы, Киева, Томска, Казани, Харькова, Варшавы и Одессы. В столице к стачке присоединились и другие учебные заведения, в том числе Военно-медицинская академия, Высшие женские курсы и даже Духовная академия. «Лента.ру» разбирается в причинах и следствиях тех событий.

«Не повесят же нас из-за этой сволочи студентов!»

Все началось 8 февраля 1899 года (здесь и далее все даты по старому стилю), когда Санкт-Петербургский университет торжественно отмечал свое 80-летие. Накануне юбилея в университете вывесили обращение ректора, предписывавшее учащимся «исполнять законы, охраняя тем честь и достоинство университета», и предупреждавшее — «Виновные могут подвергнуться: аресту, лишению льгот, увольнению и исключению из университета и высылке из столицы».

Надменный и высокомерный тон ректора многих возмутил, и за два дня до юбилея толпа сорвала и уничтожила злосчастное объявление. Собрание в честь 80-летия университета завершилось скандалом — аудитория освистала ректора Сергеевича, заставив его прервать свою речь и покинуть трибуну. После завершения торжественной части студенты небольшими группами стали покидать здание, чтобы весело отметить праздник в городе.

Однако на улице их ждал неприятный сюрприз — выход в сторону Дворцового моста и пешие переходы через лед Невы были заблокированы полицией. По-видимому, власти стремились не допустить повторения инцидентов прошлых лет, когда студенты с песнями и криками шествовали мимо царской резиденции в сторону Невского проспекта. Но полицейское оцепление было организовано на редкость безграмотно и бестолково: никто не смог объяснить озадаченным студентам, в какую сторону им следует расходиться.

Возникла неразбериха, внушительная толпа дезорганизованной молодежи постепенно накапливалась перед зданием университета, пока наконец не двинулась по набережной в сторону Румянцевского сквера и Николаевского моста. Увидев это, полицейское начальство распорядилось на всякий случай сопроводить студентов двумя всадниками, вахмистром Скольмейстером и городовым Мишиным. Это возмутило и без того озлобленных молодых людей, решивших, что полиция собирается перекрыть еще и Николаевский мост. Кроме того, студенты были оскорблены тем, что «их конвоируют, точно арестантов».

Дальнейшие события со слов очевидца описывал известный публицист того времени Владимир Чертков:

«Раздались возгласы: зачем? что нужно? назад! долой! Полетели комья снега, несколько человек схватили метлы, находившиеся на разъезде конки у сторожей, и замахали ими. Лошади двух всадников испугались криков, повернули и, при громком хохоте окружающих, унеслись опять к Академии наук, где стоял эскадрон. Прошло несколько минут. Толпа уже шла дальше; многие уже по мосткам переходили на ту сторону… — как вдруг задние увидели, что эскадрон конных городовых тронулся и начал рысью приближаться. Все опять остановились. Раздались крики, возгласы… и, когда эскадрон приблизился, в него снова полетели снежки, и одним из них, как впоследствии оказалось, была расквашена физиономия предводителя.

"Марш-марш! — скомандовал неожиданно офицер (по всей видимости, это и был вахмистр Скольмейстер — прим. «Ленты.ру»): — Не повесят же нас из-за этой сволочи студентов!" Эскадрон пустился в карьер и врезался в толпу, опрокидывая и топча студентов и частных лиц, наполнявших улицу. В воздухе замелькали нагайки... Один старик, почтенный джентльмен, был смят лошадью, и, уже лежащий на земле, получил удар нагайкой; … одна молодая женщина, уцепившаяся за решетку сквера, получила удар нагайкой от проскакавшего вблизи опричника; … в сквере лежал на снегу студент, пальто которого представляло одни лохмотья, до того оно было исполосовано и разодрано».

«Дело выросло от школьной шалости на степень общественного явления»

Возмущенные учиненным насилием студенты объявили забастовку, а ректор Сергеевич не нашел ничего лучшего, как вызвать в университет полицию, настроив тем самым против себя еще и значительную часть преподавателей. Несколько десятков самых активных протестующих арестовали, других отчислили и выслали из столицы. Жестокая расправа над учащейся молодежью вызвала гнев и возмущение в обществе.

Как писал тот же Чертков, «подъем духа, начавшийся на школьной скамье, распространился сначала на родственников, друзей и знакомых оскорбленных юношей; затем расширяющимися кругами разошелся дальше и дальше; пока наконец все общество не взволновалось под наплывом давно ему неведомого чувства возмущения. Даже в самых закоснелых чиновничьих и аристократических кругах послышался ропот негодования».

Министр финансов и будущий премьер Сергей Витте уговорил царя Николая II назначить расследование событий 8 февраля, которое возглавил бывший военный министр Петр Ванновский. «Говоря о настоящем весьма прискорбном случае, — отмечал Витте. — Я не могу не отметить того, … что настоящие беспорядки... лишены, по-видимому, всякой политической окраски… Вследствие всего происшедшего дело выросло от школьной шалости на степень общественного явления».

Комиссия Ванновского, несмотря на некоторое общественное предубеждение, отработала неожиданно добросовестно и объективно, а в своем докладе раскритиковала деятельность полиции. Она установила, что полицейское начальство изначально было настроено на жесткий разгон студентов. Например, нижним чинам конно-полицейской стражи перед началом акции выдали нагайки, которые обычно использовались только во время ночного патрулирования. Однако власти так и не решились опубликовать этот доклад.

События в Москве

После закрытия Санкт-Петербургского университета в знак солидарности с его учащимися 15 февраля 1899 года забастовали студенты Московского университета. Как и в столице, власти ответили на это массовыми арестами, отчислениями и высылками. Приехавший в Москву представитель Санкт-Петербургского университета Сергей Салтыков встретился с Львом Толстым. Знаменитый писатель, несмотря на работу над романом «Воскресение», живо интересовался студенческими протестами.

По воспоминаниям Салтыкова, Толстой сочувственно отнесся к молодежному бунту, «был особенно заинтересован той формой, в которую вылилось движение, и студенческая забастовка представлялась ему одной из форм непротивления злу насилием». Жена писателя Софья Андреевна Толстая 22 февраля в письме критику Стасову горько сетовала: «Мы здесь все в большом волнении, как и вся Россия, по поводу закрытия всех учебных заведений. Раздражили молодежь без всякой вины с их стороны; как жаль и как неосторожно».

В конце марта масштабные репрессии против студентов в Москве, казалось бы, сделали свое дело — забастовка заглохла. Однако 6 апреля в одиночной камере Бутырской тюрьмы произошла трагедия: 22-летний студент последнего курса университета Герман Ливен облил себя керосином и совершил самосожжение. Причины этого поступка так и остались неясными: его друзья утверждали, что он не выдержал издевательств тюремной стражи, а власти самоубийство арестанта объяснили обострением психического заболевания. После панихиды студенты двинулись с политическими лозунгами от храма Христа Спасителя вверх по бульварам, однако возле памятника Пушкину их разогнала полиция.

Похороны Ливена в Нижнем Новгороде, откуда он был родом, также переросли в многотысячную студенческую демонстрацию. Максим Горький, отсутствовавший в тот день в городе, позднее писал Чехову: «Здесь публика возмущена смертью студента Ливена, который сжег себя в тюрьме. Я знал его, знаю его мать, старушку. Хоронили здесь этого Ливена с помпой и демонстративно, огромная толпа шла за гробом и пела всю дорогу».

«Террор не только тюрем, но и казарм»

Студенческие волнения 1899 года были жестко подавлены властями. Апофеозом правительственного произвола стало утверждение Николаем II 29 июля 1899 года «Временных правил об отбывании воинской повинности воспитанниками высших учебных заведений, удаляемыми из сих заведений за учинение скопом беспорядков». Нарушая почти все нормы действующего законодательства, этот документ предписывал отдавать в солдаты любых бунтующих студентов, «хотя бы они имели льготу по семейному положению, либо по образованию, или не достигли призывного возраста».

Доподлинно неизвестно, сколько судеб было тогда искалечено этим беззаконным актом. По меткому выражению Черткова, «правительство, вместо того, чтобы загладить свои преступления перед студенчеством… создает новый террор, — террор не только тюрем, но и казарм». Ленин позднее писал, что «Временные правила 1899 года срывают фарисейскую маску и разоблачают азиатскую сущность даже тех наших учреждений, которые всего больше походят на европейские».

Но, подавив волнения учащейся молодежи, правительство Николая II одержало пиррову победу. Требования оградить университеты от полицейского произвола постепенно сменились политическими лозунгами. В молодежной среде резко возросла популярность радикальных идей. Американский историк Ричард Пайпс считает те события прологом первой русской революции и кровавого революционного террора, захлестнувшего Россию в начале XX века. Среди отчисленных в 1899 году студентов были будущие террористы Иван Каляев, который в 1905 году убил в Московском Кремле великого князя Сергея Александровича, и эсеровский боевик Борис Савинков.

Не раз уже упоминавшийся Владимир Чертков в те дни пророчески заметил: «Наряду… с ростом реакции росло и недовольство режимом, зрели те семена, из которых и выросло нынешнее движение, и мы видели, какие размеры приняло оно. Это не минутная вспышка оскорбленного чувства достоинства, это протест сознательный, глубокий по своей идее, великий по своему размеру и значению… Все эти юноши готовятся вступить в жизнь, и, стоя уже у ее двери, они вглядываются и прислушиваются к тому, что их ждет за порогом высшей школы… Теперь всем им хочется правды, все хотят верить, что в будущем они станут осуществлять идеальные начала, что всегда они будут на стороне справедливости и добра... Таково уже общее свойство молодежи, и страна, в которой молодежь утратила бы это чувство, несомненно должна разложиться и погибнуть».